Самое плохое, что сама я не могу ответить ни на один из этих вопросов. Ненавижу, что мои мысли заполнены только им и из-за него я стала такой неуверенной в себе. Терпеть не могу терзаться догадками, что он сделает или скажет.

Еду к этому чертову дому братства, где была уже столько раз. Ненавижу этот дом! Сейчас я много что ненавижу, а злость на Хардина достигает почти точки кипения. Припарковавшись у обочины, взбегаю по крыльцу в переполненное здание. Направляюсь прямо к дивану, на котором обычно сидит Хардин. Его там нет; и среди здоровенных парней не нахожу знакомых.

Взбежав вверх по лестнице, колочу кулаками по двери, в очередной раз оказавшейся запертой.

– Хардин! Это я, открой дверь! – отчаянно кричу я, барабаня в дверь, но никто не отвечает.

Куда он запропастился? Не хочу ему звонить, хотя так проще; я зла и чувствую, что должна быть зла, чтобы суметь сказать то, что хочу сказать и потом об этом не пожалеть.

Звоню Лэндону, чтобы узнать, нет ли Хардина в отцовском доме, но он там не появлялся. Единственное другое место, где я могу поискать, – это костер, но я сомневаюсь, что он все еще там. Тем не менее, других вариантов нет.

Я возвращаюсь обратно к стадиону, припарковываясь, в очередной раз повторяю про себя те ругательства, что я приготовила для Хардина, чтобы быть уверенной, что их не забуду, если он на самом деле здесь. Подхожу к полю и понимаю, что почти все уже уехали, костер почти догорел. Я хожу, щурясь в полутьме, разглядываю парочки, надеясь разглядеть Хардина и Эмму, но безуспешно.

Окончательно решаю вернуться – и тут замечаю Хардина, опирающегося на забор. Он один. Не видит меня, садится на траву, вытирая рот. Когда он убирает руку, я вижу, что она в крови.

Что случилось?

Внезапно Хардин вскидывает голову, словно почувствовав мое присутствие. Действительно, на губах – кровь, а на щеке – синяк.

– Что за черт? – охаю я, опускаясь рядом с ним на колени. – Что с тобой случилось?

Он смотрит на меня так, что весь мой гнев растворяется, как сахар на языке.

– Какое тебе дело? Почему ты не на свидании? – рычит он.

Я облизываю палец и провожу по его разбитой губе. Он отшатывается, и я закусываю губу.

– Скажи, что случилось?

Он вздыхает, проводя рукой по волосам. Костяшки его пальцев разбиты и в крови. Ужасная ссадина на указательном пальце.

– Ты подрался?

– С чего ты взяла? – Он поднимается на ноги.

– С кем? Как ты, в порядке?

– Да, в порядке, а теперь оставь меня в покое.

– Я приехала сюда, чтобы тебя найти. – Я поднимаюсь, стряхивая с колен сухую траву.

– Хорошо, ты меня нашла, так что можешь идти.

– Не будь идиотом. Тебе надо домой, привести себя в порядок. Может быть, придется наложить швы.

Хардин, не реагируя, проходит мимо меня. Я приехала, чтобы наорать на него за то, что он придурок, и рассказать, что я чувствую, но он опять все усложняет; я знала, что так будет.

– Куда ты? – спрашиваю я, семеня за ним, как потерявшийся щенок.

– Домой. Я позвоню Эмме и попрошу, чтобы она вернулась и забрала меня.

– Она оставила тебя здесь? – Эмма не нравится мне все больше.

– Нет. Ну, по правде сказать, это я ее попросил.

– Давай я подвезу тебя.

Я хватаю его за куртку. Движением плеча Хардин сбрасывает мою руку, и мне хочется его ударить. Злость возвращается, еще сильнее, чем раньше. Мы поменялись местами. Обычно я убегаю от него.

– Прекрати уходить! – кричу я, и он оборачивается, сверкая глазами. – Я сказала, дай мне довезти тебя до дома!

Он хочет улыбнуться, но вместо этого хмурится и вздыхает.

– Ладно. Где твоя машина?

Салон немедленно заполняет запах Хардина, но теперь к нему примешивается металлический оттенок; это мой самый любимый запах на свете. Я включаю печку и потираю руки, чтобы согреться.

– Зачем ты приехала? – спрашивает он, когда я выезжаю на дорогу.

– Чтобы найти тебя. – Пытаюсь вспомнить все, что собиралась сказать, но в голове пусто, и я могу думать только о том, как мне хочется поцеловать его разбитые губы.

– Зачем? – тихо спрашивает он.

– Чтобы поговорить. Нам с тобой о многом нужно поговорить.

Мне хочется плакать и смеяться одновременно, сама не знаю почему.

– Кажется, ты сказала, нам не о чем разговаривать, – говорит он, приоткрывая окно, и я внезапно чувствую раздражение.

– Ты любишь меня?

Выпаливаю быстро и глухо. Я это не собиралась говорить.

Он поворачивает голову.

– Что? – изумленно спрашивает он.

– Ты любишь меня? – повторяю я, опасаясь, что сердце сейчас выскочит из груди.

Он смотрит вперед.

– Ты серьезно спрашиваешь меня об этом во время движения?

– Неважно, где и когда я спрашиваю, просто ответь, – почти умоляю я.

– Я… не знаю… нет, не знаю. – Он мечется взглядом из стороны в сторону, словно хочет выйти. – Ты не можешь просто спрашивать, любит ли тебя кто-то, когда он едет с тобой в одной машине, – произносит он громко.

Ох!

– Хорошо. – Это все, что я могу ответить.

– Почему ты хочешь это знать?

– Неважно.

Я смущена, смущена настолько, что все мои планы поговорить о наших проблемах разрушились и сгорели прямо на глазах, вместе со всей выдержкой.

– Почему ты спросила меня об этом сейчас? – настаивает он.

– Не указывай мне! – кричу я.

Останавливаюсь возле дома братства, и он смотрит на переполненную лужайку.

– Отвези меня к отцу.

– Что? Я тебе не такси.

– Просто оставь меня там, утром я заберу свою машину.

Если его машина была там, почему он сам на ней не поехал? Не хочу заканчивать наш разговор на этой ноте, поэтому еду к дому его отца.

– Я думала, ты тот дом терпеть не можешь.

– Так и есть. Но я не хочу сейчас попасть в толпу, – тихо отвечает Хардин. Потом продолжает громче: – Может, все-таки скажешь, зачем ты меня спрашивала? Это как-то связано с Зедом? Он тебе что-то сказал?

Кажется, он нервничает. Почему он все время спрашивает, не сказал ли мне что-нибудь Зед?

– Нет, Зед тут ни при чем. Просто я хотела знать.

Это действительно не связано с Зедом; это относится к тому, что я люблю его и на секунду поверила, что он тоже любит меня. Чем дольше я рядом с ним, тем более смехотворной мне кажется эта возможность.