– Ну что, что-о?! Опять?! Когда же ты выучишь этот урок!

Катя, если б слышала эти вопли, резонно бы заметила:

– А ты, Гуревич? Сам-то ты когда выучишь свои уроки?

Его дети верили в Деда Мороза. Даже дочь, родившаяся уже в стране, где образ бредущего под пальмами старика в ватном зипуне и красном колпаке с кисточкой выглядит бредом сумасшедшего, – даже дочь его верила в Деда Мороза до самой армии.

В её обязанности входило составление списка новогодних подарков. Она обходила всех родственников: обоих братьев, маму и папу, а также таксу Кренделя, дотошно выспрашивала каждого, после чего писала письмо на иврите:

«Дорогой дедушка Мороз! В этом году мы просим привезти нам следующие подарки…» Далее шёл подробный перечень запрашиваемых товаров: папе – тапки, маме – тяпку для огорода, Мишке – наушники и набор новых флешек, Дымчику – фирменные мотоциклетные очки, Кренделю – собачьи вкусняшки, ну и прочее-разное, необходимое… что составляло первую половину послания. Во второй, важнейшей половине письма второклассница Серафима заказывала подарки для себя лично. При этом тон письма менялся на елейно-обстоятельный.

«Милый дедушка! – писала Серафима. – Только не ошибись и не принеси таких Барби, которых ты приносил в прошлом году. Те уже устарелые, такие есть у каждой подлой засранки в нашем классе. Пусть одна Барби будет негритянка, а другая с золотыми волосами, чтобы они у меня дружили. И чтобы с коляской, а в ней – ребеночек-барбеночек со всем хозяйством: бутылочками, сосками, ползунками… ну ты сам разберёшься. Только не слушай папу, он скажет, что всё это – дорогущая чепуха, но это не чепуха! Папа просто экономит, он жадноватый. А если у тебя денег не хватит, то учти: вчера Мишка сказал, что наушники ему не так уж и нужны. Имей это в виду…»

– Это какое-то письмо Ваньки Жукова! – возмущался Гуревич. – Чему её в школе учат! «Милый дедушка…». Когда это я был для неё жадноватый!

– Вот свинья, – соглашалась Катя. – Написала бы «прижимистый», это точнее.

Подарки покупались в страшной тайне от Серафимы, в дом заносились контрабандой, в несколько перебежек от гаража к кладовке. Накануне праздника Гуревич снимал с антресолей мешок, куда заключённые складывают свою цивильную одежду (парочку этих полезных мешков Гуревич украл в тюрьме, когда подменял коллегу), и набивал его подарками. Катя завязывала горловину блескучей лентой и лепила поверх мешка праздничные звёздные наклейки. А под вечер тридцать первого декабря звонил кто-нибудь из басовитых друзей Гуревича, подзывал девочку к телефону и говорил: «Здравствуй, Серафима! Это Дедушка Мороз. Выйди-ка во двор, глянь, что за подарки я вам из лесу принёс!».

Серафима взвизгивала, бросала трубку и, хлопая дверьми и теряя на ходу шлёпанцы, вылетала на крыльцо. Там на ступенях лежал мешок с подарками и рукавица, которую Дедушка Мороз обронил второпях, а на ручке ворот висела его забытая красная шапка.

Серафима была очень доверчивым ребёнком. Поздним, заласканным. Братья её обожали, хотя и презирали, как положено. А уж о родителях умолчим. Доверяла она этому миру безгранично.

Это и спасло Гуревичу жизнь…

Вернее, спасла его Рина, тогда ещё не невестка и не мать их внуков, а просто девушка, с которой встречался Мишка.

Дело было перед самым Новым годом. Дед Мороз уже отмотал свой кросс по магазинам и готовился доставать с антресолей тюремный мешок. И тут Серафима по секрету поведала девице Рине, что, к сожалению, лично никогда не сталкивалась с Дедом Морозом – он такой застенчивый, такой скрытный, всегда убегает! Но она придумала способ его удержать. Сегодня ночью она протянет на лестнице леску между балясинами. Дед Мороз споткнётся, упадёт и, если повезёт, сломает ногу. И Серафима будет лечить его целый год! Уступит ему свою кровать! Здорово?

– Здорово! – сказала благородная Рина и побежала предупредить Мишку.

– Серафима, ты совсем сдурела?! – кричал брат. – Папа мог шею себе сломать!

– При чём тут папа? – спросила великовозрастная дылда: ей тогда стукнуло десять лет. – Папа ни при чём, его это не касается!

Гуревич присутствовал при разборке неявно: он только что вышел из душа, забыв прихватить с собой в ванную свежие майку и треники, и теперь стоял за дверью в трусах, выжидая, когда возбуждённая компания отвалит, чтобы прошмыгнуть в спальню к бельевому шкафу. Стоя в трусах за дверью, он вспомнил, что именно в этом возрасте впервые попал на замечательную ёлку во дворец Монферрана. Вспомнил, какой чудесный подарок там получил! И как отнял его забулдыга-Волк с бутылками, рассованными по карманам. Должно быть, закусывал потом своё поганое пиво Сениным мандарином… В заснеженной своей памяти доктор Гуревич так и сидел в сугробе, куда толкнул его ворюга-артист. Дешёвка, подонок! А медленные хлопья продолжали танцевать менуэт в жёлтом сегменте фонаря, и в этом морозном танце светился – сквозь годы – упавший в снег мандарин…

Видимо, Гуревич на миг зажмурился, а открыв глаза, увидел дочь свою, Серафиму. Тревожно вглядываясь в полуголого отца, спрятавшегося за дверью, она спросила жалостливым шёпотом:

– Па-ап… ты плачешь?

* * *

…Да. Но выросла она как-то мгновенно. Ужасающе быстро!

Только вчера ей отец подгузники менял, а сегодня она заявляет, что папа ничего не понимает в современных технологиях, да и вообще в жизни. И что он стух… Вот именно это слово Гуревича доконало: стух. Как будто папа – помидор или сосиска.

В общем, прошли годы…

Чёрт возьми, пролетели годы жизни! Серафима в армии переименовалась в просто-Симу, потеряв не только изрядную часть своего царственно раскидистого имени, но и некоторую очаровательную пухлявость. Стала, по мнению отца, жилистой, как дикая кошка, а по мнению матери – вполне-таки стильной мерзавкой. Бог знает, от каких предков заполучила она пронзительно-зелёные, какие-то крыжовенные глаза, под взыскующим взглядом которых даже родители вытягивались во фрунт. Потом она поступила на курсы спасателей и мгновенно выскочила замуж за руководителя этих курсов, престарелого майора N.

Вы чувствуете, как Гуревич строит фразу? Это Катя ему говорит:

– Ты чувствуешь, как фразу-то строишь, – чтобы обосрать сразу и дочь, и Дудика? И потому только, что она не стала поступать в твой медицинский, а строит свою жизнь, как считает нужным…

– …как считает нужным строить её жизнь престарелый майор N, – подхватывал и заканчивал фразу Гуревич.

Тут нужна сноска: престарелому майору Давиду (Дудику) Немировскому на момент свадьбы с новоявленной Симой было тридцать шесть лет. Плечистый, загорелый, как сицилийский рыбак, с широчайшей клоунской улыбкой, способной рассмешить даже полуживого ребёнка, добытого из-под завалов обрушенного здания, – был он легендой в своих кругах и целью очень многих красоток. Но любовь штука упрямая. Что он нашёл в этой конопатой стерве, удивлялась Катя, сам чёрт не узнает!