— Не можешь, — подтвердил Олег. — Это толькосами иудеи наверняка скажут, не замутила ли их чистопородную линию кровькакого-нибудь англа или же, упаси боже, сакса. Они все грамотные, им религиявелит, а вот ты, который пальцев на руке не сочтешь, не сможешь.

— Тогда я, выходит, не иудей?

— Не чистокровный. Но пану Кичинскому все одно, однакапля в тебе их крови или ведро.

— Гм, он оскорбляет всех неевреев, придавая такоезначение одной их капле. Может быть, он сам иудей?

— Скажи ему, — предложил Олег.

Томас подергался в цепях.

— Сэр калика, я ж не сомневаюсь в твоей храбрости. Ядумаю, ты захочешь это доказать, сказав ему в глаза самому.

— Зачем доказывать, — удивился калика, — еслиты не сомневаешься?

Палач закончил затягивать последний узел, когда дверь сгрохотом распахнулась. Кичинский явился в сопровождении мрачных молодыхстражей. Они были в черном, угрюмые и злые. Оружием обвешались с головы до ног,чтобы за версту было видно, что они молодые и не шибко опытные. Если ихзахватить, подумал Томас невольно, целый отряд можно вооружить, еще иостанется.

Глядя с удовлетворением, как разжигают огонь в жаровне, панКичинский сам перемешал угли. Его лицо, освещенное снизу багровым светом,выглядело не просто жестоким, а мордой дикого зверя.

— Сейчас вы мне все расскажете, — пообещал онзловеще, — будете рассказывать наперебой... Будете умолять выслушать...

Томас с усилием повернул голову.

— Сэр калика... Какой сегодня день?

— Понедельник, а что?

— О Господи... Тяжко начинается неделя.

— Ерунда, — прохрипел Олег. — Все нашинесчастья начались с того дня, когда ты, дурень, взял с собой эту женщину...

— Сэр калика... Христианин должен прощать своих врагов.

— Ну, разве что зарубив сперва.

— Я не смог бы зарубить женщину, даже так подлопредавшую нас.

— Еще бы, — сказал Олег саркастически. — Стакими лиловыми глазами и таким странным именем!

Палач подошел к пленникам с расплавленным железом. ПанКичинский, насторожившись, спросил:

— С какими-такими странными?

— Тварь с лиловыми глазами? Ее звали Яра, я хотел бы,чтобы она и тебе встретилась!

Кичинский смотрел на него с нехорошей улыбкой.

— Я бы тоже хотел... Эй, позвать сюда вещуна! Иливещунью.

Страж выскочил опрометью, вскоре вернулся с неопрятнойстарухой. Она тряслась всем телом, ее вели под руки. Палач тем временемприложил железо к груди Олега. Тот стиснул зубы, зашипело, по всему подвалупошел запах жареного мяса.

Кичинский обернулся.

— Погодь, я не хочу ничего пропустить. Эй, ведьма,поищи-ка мою племянницу. Не найдешь — кожу сдеру и на барабан натяну!

Старуха начала бормотать, двигать в воздухе руками. Возниклосерое облачко, к нему двигались смутные тени. Кичинский от нетерпения началпритоптывать, сопел зло. Донесся слабый свист, словно они стояли на высокойбашне. Кичинский вскинул руку, все замерли, почти перестали дышать. Едваслышный голос сказал досадливо прямо из воздуха:

— Это ты, старая Ива... Что ты хочешь на этот раз?

Кичинский сказал торопливо:

— Яра, дорогая! Это я, твой любящий дядя...

— Дядя, мне очень некогда, — произнес голос, вкотором Томас с бьющимся сердцем узнал голос спасенной им, а теперь ужевыяснилось, что и не спасенной, женщины.

— Яра, — сказал он умоляюще, — ты обещаланавестить меня, но вот уже пять лет...

— Дядя, я не смогу появиться у тебя еще столько же. Яочень занята.

Кичинский сказал печально:

— Столько же... Это значит, что вообще меня не увидишь.А у меня нет наследника, все готовил для тебя...

Томас повернул голову к калике, тот скривил губы, кивнул,мол, оказывается, еще в хорошее время попали сюда, Хуже, когда эта зверюка слиловыми глазами была бы хозяйкой. Дай тебе бог здоровья, лютый князь-разбойник.

— Дядя, мне некогда...

Ее голос стал отдаляться, облачко рассеивалось в спертомвоздухе. Старуху еле держали, она тряслась и пыталась опуститься на пол.Кичинский сказал потерянно, извиняющимся тоном:

— Да я что, я не хотел тебя тревожить... Знаю, ты избегаешьменя... Эти двое бродяг растревожили душу...

В мертвой тишине донесся слабый возглас, затем едва слышное:

— Двое?.. Они кто?..

— Один — калика, другой — куча железа...

Томас изо всех сил напрягал слух, но, как и князь, ничего неслышал. Старуху трясло, воздух на месте облачка чуть посерел. Кичинский заорал:

— Яра? Говори еще!

Голос был едва слышен, но в нем Томас различил ликование:

— Дядя! Я так давно тебя не видела!.. Почему-то я таксоскучилась... Я сегодня же...

Старуха рухнула без памяти. Голос прервался, облачкорастаяло без следа. Стражи смотрели на пана Кичинского остолбенело. Тотмедленно повернулся к пленникам. Глаза вылезли на лоб, челюсть отвисла доколен.

— Не знаю... Не знаю, кто вы и что вы есть... но еслимоя любимая племянница... прибудет ко мне... то... Эй, стража! Расковать,одеть, искупать, накормить, напоить, пятки почесать. Нет, сперва искупать,потом обедать... Для меня нет дороже гостей, чем те, ради которых Яра готоваприехать навестить своего старого дядю.

Прямо в пыточном подвале с них сбили железо. В баню повелипод руки, как почетных гостей, но вооруженных стражей стало втрое больше. Подороге им то и дело встречались арбалетчики, чьи механические луки уже былинатянуты. Они провожали взглядами, словно выбирали места, куда всадить железныестрелы.

Томас прошептал калике:

— Не думал, что так повернется. Что скажем ей?

— "Скажем"... — передразнил Олег. —А если не придет?

Томас вздрогнул, представив, что сделает с ними разъяренныйкнязь.

— Не думал, что эту предательницу... эту... эту... будуждать с таким нетерпением!

Когда их, распаренных и натертых по-восточному душистымимаслами, вынули из бани, был поздний вечер. Под стражей привели в главныепокои, где пан Кичинский в честь дорогих гостей устроил пир.

Пир был по-славянски безалаберен и по-русски обиленчрезмерно. Огромные дубовые столы ломились от яств, напитков и фруктов. КромеКичинского были еще дюжины две крепких кряжистых мужиков, больше похожих надровосеков, чем на воинов, но Томас по их нарочито ленивым движениям, взглядамугадывал медвежью силу и опытность профессиональных ратников.