называть ее, однако его воздействие может быть всеобщим и простираться на всю область сознания в целом. Все прочие чувства внутреннего человека, все мысли, представления и идеи мыслителя, или все образы, картины, идеалы художника, погруженные в это единое чувство вечной любви, как в море или поток высшей жизни, духовно преображаются и возвышаются или превращаются в чистую красоту и совершенство»113.

Заметим, между тем, что речь идет о воспоминании этой вечной любви. Здесь две причины. Во-первых, Ф. Шлегель не может не констатировать, что в окружающем нас человеческом обществе «внутренний раздор, если даже рассматривать его чисто психологически, не вдаваясь в то, насколько он умножается в моральной сфере», слишком «глубоко вплетен во всю структуру нашего теперешнего сознания вплоть до его первоосновы»114. И во-вторых, осознавая внутреннюю ложность и аморальность этого бесконечного раскола и человеческого Я, и всего универсума на опредмеченные самодостаточные элементы и, следовательно, осознавая должным противоположность этого «раздора», то есть всеединство, он склонялся к платоновскому познанию через воспоминание о должном. Важнейшей сферой познания поэтому у Ф. Шлегеля оказывается память как начало, непосредственно реализующее в человеческом сознании связь времен и обусловливающее через это постижение истины в подлинном времени (вечности), которое никак не сводится к механическому движению стрелки часов, но обладает высшим нравственно-эстетическим смыслом. Что же касается «внутреннего раздора» человеческого ли сознания, человеческого ли общества, – этот раздор должен быть преодолен в творческом постижении и нравственном преображении окружающей нас жизни.

С точки зрения романтизма не голая логика, в силу ее однобокой рассудочности, но человеческий язык, в силу его рационально-чувственной природы, является путеводной нитью, ведущей к истинному знанию о мире. Первопричина раскола человеческого сознания видится Ф. Шлегелем в абсолютизации то ли разума, то ли фантазии115, но язык – безусловный синтез, обоих компонентов. Мы уже видели, что в противопоставлении панлогического значения слова «вечность» и его языкового смысла Ф. Шлегель отдает решительное предпочтение именно традиционной семантике слова. И это естественно, поскольку для него «язык вообще как нить воспоминаний и традиции, соединяющая все народы друг с другом в их последовательности, это как бы общая память и великий орган воспоминания всего человеческого рода»116. Итак, язык – это воспоминание и, следовательно, в шлегелевском контексте одновременно и познание, в той же степени, как и поэзия, которую ведь «вообще можно было бы назвать трансцендентальным воспоминанием вечного в человеческом духе, подобно тому, как исконная, первоначальная и древнейшая поэзия идет от века к веку, от нации к нации в качестве общей памяти, или высшего органа воспоминания, всего человеческого рода, неизменно указывая на изначальное и вечное в меняющемся одеянии времен и сквозь всякое время вообще»117.

Единство познавательной функции языка и поэзии тем более очевидно, что, как утверждает Ф. Шлегель, «искусство вообще не только по внешней форме, но и по своей глубочайшей сути не только в какой-то одной форме или ее разновидности, но и во всех формах, составляющих, по существу, полный его круг, представляет собой высший духовный естественный язык, или, если угодно, внутреннее иероглифическое письмо и праязык души…»118.

Что может быть интимнее души человека? Но именно «праязык души» реализует связь человека с другими людьми. Подчеркнем специально, что общность между языком и искусством как «высшим духовным естественным языком» может постулироваться при единственном условии – признании наличия надындивидуального начала в человеческой личности в качестве ее глубочайшей основы. Иными словами, коммуникативная функция языка и искусства возможна только в том случае, когда возможна сама коммуникация, то есть в том случае, если человек сущностно связан с другими людьми и всем миром, а не является некой самодостаточной и фантастически сведенной к предметной ограниченности «неделимостью». Человек безусловно есть единый организм, но в то же время – и не в ущерб этому – он есть также часть рода, нации, человечества, всей природы и мироздания. И вместе с тем, род, нация, человечество, природа и мироздание существуют в каждом человеке с той же степенью реальности, с какой человек является их частью.

Это утверждение основывается на диалектической связи общего и единичного, а следовательно, – поскольку здесь диалектика – в основе утверждения лежит деятельность цельного сознания, которое не сводится к какому-то фантастическому, лишенному всякой аффективности рассудку.

Именно эта диалектика общего и единичного лежит в основе гумбольдтовской и вообще романтической концепции языка, согласно которой -

Во-первых, язык не есть некая отчужденная от человека и основанная на всеобщем договоре система знаков, которую впору было бы сравнить, как это и делал Д. Юм, с условностью функционирования денежных знаков. Напротив, язык есть непосредственная действительность мысли и чувства, то есть человеческого сознания.

Во-вторых, поскольку индивидуальное сознание человека не сводится к его предметной ограниченности, но признается его сущностная связь с духовным миром других людей, язык по своей природе является реализацией этой духовной взаимосвязи людей. В. Гумбольдт неоднократно говорил об общем человеческом языке, который «проявляется в отдельных языках различных наций»119. И хотя этот язык как целое обнаружен не был, от идеи общечеловеческого языка романтики не отказались, поставив на его место искусство, которое, как говорил Ф. Шлегель в «философии языка и слова», «у многообразно различных по языку, нравам, стилю и духу наций следует рассматривать именно как различные диалекты одного и того же языка, близко родственные и одного происхождения, где общее понимание, согласно внутреннему, высшему художественному чувству, идет через все века и народы, связуя их и соединяя между собой этими духовными узами любящей и подвижной в любви фантазии»120.

В-третьих, эта диалектика общего и индивидуального не может не проявиться и в самом языке как живой реализации деятельности человеческого сознания. На этом положении всецело основана и лингвистическая теория Б. Гумбольдта, о чем, впрочем, уже говорилось в § 1 настоящей работы.

В той же мере, в какой человеческая личность является частью мира, но и включает этот мир в себя, язык человека есть составная часть национального языка, но и национальный язык (а через него и связанные с ним языки других народов) есть существенная характеристика самосознания этой личности.

И поскольку это так, то, в-четвертых, язык, коммуникативно реализующий взаимосвязь общего и единичного, не может быть нейтрален относительно человеческой природы и приобретенного человеком исторического опыта. В языке необходимо воплощено собственно человеческое начало в его развитии. Это собственно человеческое начало есть начало нравственно-эстетическое. Следовательно, язык в своем естественном развитии – безусловно прекрасен и нравственен. Все безобразное, выраженное на языке, есть насилие над его природой. Нельзя говорить вульгарно, выражая трепетное чувство прекрасного, и нельзя говорить