— Я тебе, сука, покажу! — и Бирюковский сладострастно раздирал дорогое бархатное платье, отрывая рукава, раздирая декольте от верха до края подола. — Вот тебе, вот тебе, сука! — он рубил платье топором на лапшу.

По батарее начали стучать соседи.

— Что долбите, суки? Что, вам не нравится, как я себя веду? Так я вам сейчас устрою, — и Прошкин на четвереньках подполз к батарее, принялся колотить в нее топором.

Он не услышал, как открылась незапертая дверь, ведь Маргарита Васильевна, покинув дом, хлопнула дверью, не заперев ее, и, сев в машину, уехала к своему молодому любовнику, проклиная мужа-негодяя, который, мало того что изменял ей с какими-то дешевыми проститутками, так еще этим и прославился. И теперь ей было невыносимо стыдно встретиться с кем-нибудь из старых знакомых, а ее родители жили в неблизком Свердловске, и уехать к ним она не могла.

— Сволочи! Все сволочи! — Прошкин вытащил из шкафа еще ворох женских платьев, намереваясь изрубить их на куски, тем самым дав волю своим чувствам. — Сволочи! Все сволочи!

— Это ты про кого так?

Прошкин даже вздрогнул, услышав голос у себя в квартире. Он держал в левой руке топор, в правой — полупустую бутылку с коньяком. Резко оглянулся. Прислонившись спиной ко входной двери, в прихожей стоял мужчина. Широкоплечий, в какой-то дурацкой лыжной шапке.

Шарф закрывал нижнюю половину лица.

— Ты кто? — Прошкин замер на месте и потряс головой.

— Я кто? А ты кто?

— Да я тебя убью! — прорычал Прошкин, но даже не двинулся с места.

— Поставь бутылку и положи топор, — прозвучал спокойный голос незваного гостя.

— Как ты сюда вошел?

— Дверь не была заперта.

— Сука, не заперла дверь, чтоб ты сдохла! — прошептал он.

Тем не менее голос мужчины был таким, что Прошкин счел за лучшее поставить никелированный топор к стене и рядом с ним полупустую бутылку коньяка.

— А теперь иди, — сказал мужчина.

— Куда иди?

Тот кивком головы указал на открытую дверь кабинета. Прошкин покорно выполнил приказание незнакомца.

— Сядь, — прозвучало из-за спины Юрия Михайловича.

— Куда? — прокурор не оглядывался, словно опасаясь выстрела в затылок. Как он помнил, мужчина держал руку в кармане.

— В кресло сядь.

Прокурор покорно выполнил распоряжение гостя.

Дорогин стал перед ним в двух шагах, вытащил из кармана пистолет с коротким глушителем, снял с предохранителя.

— Ты меня не узнаешь?

— Кто ты? — спросил прокурор, немного трезвея и приходя в себя.

— Я Дорогин Сергей Андреевич.

Затем прозвучала статья, по которой он был осужден к шести годам лишения свободы.

— Теперь ты меня узнал?

И тут Прошкин все понял. Кассета, фотографии в газете, статья — все это дело его рук. Прошкин рванулся, желая зубами вцепиться в горло этого мужчины и перегрызть его. Ведь это он все устроил, он погубил его!

Но сделать этого Прошкин не успел. Дорогин ударил ногой Юрия Михайловича в пах, затем дважды в голову, и Прошкин оказался в том же кресле, из которого только что пытался броситься на Дорогина.

— Сиди и не дергайся, а иначе я тебя просто-напросто пристрелю, как заразного грязного пса. Знаешь, от таких избавляются, потому что вылечить их невозможно, только время убьешь. Сиди и слушай меня, — левой рукой Дорогин стянул с себя шарф.

Да, это он! Прошкин узнал его. За то, что в свое время он упек Сергея Дорогина в тюрьму, ему неплохо заплатили, но сколько, Юрий Михайлович уже не помнил. Слишком много времени прошло, слишком много воды утекло, слишком многих он отправил за решетку.

— Что тебе надо? — окровавленными губами пробормотал Юрий Михайлович. — Что тебе надо? Ты и так уже лишил меня всего.

— Нет, — сказал Дорогин, — у тебя еще осталась жизнь. Вот ее я и пришел забрать.

— Нет, нет, не убивай! — вжался в кресло когда-то всемогущий прокурор.

— Не убивать? — спросил Дорогин.

— Нет, пощади, помилуй! Хочешь, возьми деньги, вон там, в сейфе, он открыт, — Прошкин кивнул на сейф.

— Мне не нужны твои вонючие деньги.

— У меня дети! — тряся головой, бормотал Прошкин.

— У меня тоже были дети, — абсолютно мертвым голосом сказал Дорогин, — и жена у меня была, и работа у меня была. А теперь ничего нет, и это благодаря тебе. Правда, не ты один, но каждому по заслугам. Ты должен умереть.

Дорогин посмотрел на солидную люстру. Он понял, что она висит на крепком крюке. Прошкин сидел в кресле, дрожал, как побитый пес, затравленно озираясь.

А Сергей Дорогин стоял перед ним, сжимая в правой руке пистолет.

— Я, конечно, могу тебя пристрелить, но на такую мразь, как ты, даже пули жалко. Если ты повесишься, это будет лучшим выходом, и для тебя в том числе. Ты меня понял, Прошкин?

— Нет, только не это!

— Ты можешь говорить все что угодно, это ничего не изменит. Я пришел за твоей жизнью. Долгих шесть лет я ждал этого момента, только ради этого я и жил. И вот этот момент наступил, так что прими смерть как полагается, — и Сергей левой рукой вытащил из кармана куртки шелковый бельевой шнур. — Вот твоя удавка, гнусный прокурор, борец за законность. Вставай, залезай на стол!

Дорогин подвинул письменный стол Прошкина прямо под люстру, затем сбросил на пол все бумаги.

— А ну, становись на стол, завязывай петлю, привязывай ее к крюку! Быстро! Или ты хочешь, чтобы я это сделал?

— Нет! Нет! Пощади! — взмолился Прошкин, и по его щекам побежали слезы.

— Плачешь, скотина? Ну-ну, давай поплачь, это твои последние слезы.

Прошкин на дрожащих ногах, готовый лишиться чувств, залез на стол и принялся привязывать шелковый шнур к железному крюку. Дорогин стоял у стены, держа пистолет и целясь прямо в грудь прокурору. Прошкин дрожащими руками сделал петлю.

— Проверь, крепко ли держится шнур.

— Нет, нет, пощади! — Прошкин упал на колени.

Со стороны эта сцена выглядела комично. Прокурор в грязной, залитой коньяком белой рубахе стоит на столе, а над его головой покачивается петля.

— Ну, вставай!

— Нет!

— Вставай, я сказал!

— Нет!

— Вставай, — Дорогин сделал шаг, и Прошкин поднялся на ноги.

— Суй голову в петлю! Ну, быстро!

Прошкин сунул голову в петлю, нижняя челюсть тряслась.