В., желая попрактиковать знание китайского языка, получил табличку, заплатил за нее, и задал художнику какой-то вопрос. Тот не понял его диалекта и ответить не смог. Более того, после этого эпизода он больше не казался китайцем. Как может быть китайцем человек, не знающий китайский язык? «Он, наверно, кореец» — презрительно прищурился В.

В 1967 году в Киото Джеймс Ли Байарс устроил перформанс. Зрители, загипнотизированные раскатываемым по полу Байарсом и его другом рулоном бумаги длиной в сто футов, стояли без слов. Где-то в середине рулона промелькнул какой-то рисунок, который зрители жадно ощупали взглядом, а за ним опять пошла нескончаемая, белая, бумажная степь.

Джеймс Ли был хорошо знаком с икебаной. Пустое пространство — так же, как в икебане — было элементом его композиций. «Используйте пустоту» — говорит Сохо Сакай.

В брошюре, которую она выдает своим ученикам, — пятьдесят правил школы икебаны «Согецу».

Правило № 1. Красота цветов самих по себе не обязательно делает красивой всю композицию.

Правило № 2. Истинная икебана не может быть отлучена от каждодневной жизни и поступи времени.

Правило № 6. Когда практикуешь икебану, не бойся того, что получается в результате.

Правило № 23. Не транжирь цветы — и не береги их.

Эти правила можно применить к литературе и к живописи. Пересаженные на «чужеродную» почву иного искусства, они могут приобрести новый смысл.

Икебана возникла как приношение цветов Будде.

…Под влиянием дзен-буддизма и битников некий Дэниэл Робинсон, сирота, усыновленный врачом и проживающий в Беркли, вдохновился поэзией хайку и поменял свое довольно расхожее имя на «Робби Башо» (от Мацуо Башо).

От Башо (1940–1986), который был талантливым музыкантом, осталось совсем немного пластинок, а где теперь находится его имущество — гитары, архивы, не попавшие на винил песни, не знает никто. Но несколько лет назад в Интернете всплыла история про его смерть.

Башо, страдающий раком и болью в спине, пришел к костоправу-китайцу, который обучился своему мастерству где-то в странах Востока. Тот надавил на его шею, позвоночник хрустнул, дернулась голова, и Робби Башо, который, как при вскрытии выяснилось, страдал невыявленной аневризмой аорты, погиб на столе.

Чужеродное искусство исцеления может убить.

7 марта 2004, Сан-Франциско

Я сразу выделила ее в толпе фотографий, и она моментально ответила: взглядом на взгляд. Мой — пристальный, ищущий; ее — скользящий, чуть отстраненный. Но надежды на обоюдность, разумеется, нет.

Соня любит светлые блузы: ворот расстегнут. Свобода и свежесть в треугольнике обрамленного тканью белого тела. Ямочки на щеках и блестящие на солнце кудряшки: приблизиться и дотронуться, приобнять тень.

Вот она стоит, повернувшись ко мне обнаженной и безупречной, как мрамор греческих статуй, спиной — а по плите на кухне раскиданы палитра и краски. Вот сидит, как мальчишка, на корточках, глядит на рисунки. А вот в галстуке, в бриджах, в альпийских ботинках, улыбается в камеру посреди снежной пустыни, рядом со своей первой любовью: долговязой, с дипломатическим статусом и замашками дэнди, андрогинной Аннамари.

Кто-то полагал Соню слишком восторженной и «сверхпо-этичной»; кто-то рассыпался в эпитетах «умная, обаятельная, миниатюрная, — ну просто звезда немого кино!»; кто-то считал неуправляемой, сошедшей с ума.

А она сама так себя описала: «Не забывай, что я, есть, женщина, я — живот, я — меч, я — сосок, я — секс, я — мечта, я — крест, а еще воскресенье, а затем — зеркало».

Известный композитор Джон Кейдж посвятил Соне хайку.

Когда она жила по соседству с этим долгоиграющим творческим и любовным союзом мужчин (Джон Кейдж и танцор Мерс Каннингем), Каннингем попросил ее придумать дизайн костюма для представления, музыку к которому сочинил Кейдж.

Соня, с находчивостью и наитием гения, разрисовала трико и лосины танцора прямо на нем, объяснив, что рельеф его мускулов водит ее рукой и помогает найти нужные краски.

Тело и орнамент на ткани (с каждым новым перформансом от костюма отслаивались лепестки краски) дополняли друг друга. Не отделить чувства от творчества, любовь — от того, что хочется изобразить, себя — от другой.

Она любила женщин — и их рисовала.

Вот «Lesbiennes II»; вот «Amies». Линии переходят одна в другую, и непонятно, где начинается одна женщина и где продолжается другая, та, которая ее обняла. Вот сонины альбомы, где буквы перемешаны с буйной абстракцией красок, где излюбленное сюрреалистами «автоматическое письмо» неотделимо от набросков женских грудей и гениталий. Как отличить руку, которая записывает в тетрадку стихи, от руки, которая обнимает тебя?

Соня сообщала своей возлюбленной Алис Рахон: «Я пытаюсь сдержать чувства к тебе — и они переполняют меня и перетекают в картины».

Это красивое имя — Соня Секула — досталось ей по наследству от венгерца отца. Повторяю без устали. Наблюдая, как она сочиняет свои любимые хайку, как рисует «телефонные каляки-маляки», как расписывает «шкатулки для медитаций» (спичечные коробки) или заносит мысли в дневник:

«Гомосексуальность должна быть оправдана. Будем надеяться, что ее возьмет под свое крыло греческая мифология и защитят языческие боги природы, ибо она не грешит против природного естества. Она просто пытается соответствовать своим собственным правилам. Не стоит стыдиться любви к существу с такими же, как у тебя, душой и телом — но надо надеяться, что в каждой любовной истории присутствуют кристальность и чистота».

У нее были все предпосылки, чтобы стать всемирно известной художницей.

Ее отец был видным филателистом.

Она родилась, в 1918 году, в зажиточной швейцарской семье.

В юности она проживала в Нью-Йорке, на роскошной Парк Авеню.

Салон ее родителей навещал Марсель Дюшан, прославленный французский художник-концептуалист.

Она выставлялась вместе с Джексоном Поллаком и Максом Эрнстом, причем Эрнсту на выставке в Лондоне был оказан довольно холодный прием, в то время как картины Сони прошли «на ура».

Она была лично знакома с вдохновившим американских абстрактных экспрессионистов сюрреалистом Андре Бретоном и опубликовала в сюрреалистском журнале стихотворение под названием «Матка».

Ее работы висели в галерее Пегги Гугенхайм (чей образ с маленькой белой болонкой и непомерным секс-аппетитом запомнился нам по художественному фильму о Джексоне Поллаке).

Она повстречала в Мексике Фриду Кало, а во Франции — Алис Токлас, жену писательницы Гертруды Штайн. О каждой из этих насыщенно любящих, неистово творящих, неординарной сексуальной ориентации женщин можно снять кинокартину и получатся великолепные, в духе Альмодовара, полнокровные драмы.