Мин стоит перед своим вверх дном перевернутым багажом, не понимая, что делать дальше. Ким бормочет что-то, бросает на землю сигарету и вскакивает в микроавтобус. Хва следует за ним. Я дарю охраннику три пачки сигарет из моего блока и улыбаюсь. Он запихивает их в свои нагрудные карманы и благодарит меня универсальным жестом, соединив ладони перед грудью.

Мы возвращаемся в Вонсан.

* * *

Возможно, флешка выпала в галерее? Или в ресторане? Нет, ни за что. Исключительно в гостинице, в ее номере. Только там эта проклятая флешка могла потеряться. Звучит правдоподобно: номер – это личное пространство. В нашей поездке кроме Мин больше нет женщин, поэтому она жила в отдельной комнате. Звонок в гостиницу в то время, когда мы осматривали водопад, ничего не прояснил. Но Мин попросила, чтобы они прекратили уборку номера до момента нашего возвращения – она потеряла личную вещь, нечто очень-очень маленькое.

Тем временем Мин открывает пластиковый контейнер с закусками и судорожно набивает ими рот. «Это называется паническое обжорство», – говорит она с кислой миной.

Мы с Александром молчим. Вся тяжесть дальнейшего разговора ложится на плечи Алека. Он находится в неудобном положении: ему вроде как надо делать вид, что он не понимает истинной причины, по которой Мин в панике объедается, а с другой стороны, он хочет предложить свою помощь, причем не из наигранной вежливости, а по дружбе.

«Эта карта… – начинает он издалека. – Там, на ней – только музыка? Или еще какие-то данные?»

Мин задумчиво жует печенюшку. «Данные», – глотает она.

«Хмм… – продолжает Алек. – Может быть… если это поможет… ты скажешь, что это моя флешка? Ну типа это австралийский тупица теряет всё подряд, куда бы его ни занесло. И что тебе всё время приходилось находить потерянное им…»

Его голос затихает.

Мин смотрит на Алека, обдумывая услышанное. И в этом момент она осознает, что он всё понимает. Что мы все всё понимаем. Через этот невербальный язык взглядов и намеков с помощью жестов, в свете произошедшего за последние часы, дни и недели – она, наконец, осознаёт, насколько мы далеки от тех невинных туристов, которыми она нас считала.

«Всё в порядке, – говорит она. – Я справлюсь с этим».

* * *

Безусловно, все не в восторге от возвращения в Вон-сан после утренней весьма неприятной для товарища Кима сцены с дорожным инспектором. Убраться из города значило помахать ручкой чему-то постыдному. В Вонсане не так много второстепенных улиц, кроме нескольких, предназначенных исключительно для пешеходов, но Хва объезжает главную площадь, чтобы избежать повторной встречи с нашим другом в белой униформе, и привозит нас обратно на стоянку у гостиницы «Тонмён».

«Вам точно не нужна моя помощь?» – последний раз спрашивает Алек после того, как Александр незаметно толкает его локтем.

«Я всё сделаю сама, – говорит Мин. – А вы, ребята, ждите здесь».

Ро и Ким сопровождают Мин в гостиницу. Хва вставляет USB-флешку в монитор для пассажиров. Начинается старый черно-белый фильм о войне. Я спрашиваю Алека – любителя северокорейских фильмов, смотрел ли он это кино? Он отрицательно качает головой. Кроме «Цветочницы» и еще пары других лент, очень мало северокорейских фильмов, снятых до 1980-х годов, можно посмотреть в формате DVD. Хотя северокорейские граждане могут приобрести копии на пиратских рынках, доступ к которым для иностранцев закрыт.

В этой напряженной атмосфере ожидания время тянется очень медленно. Каждый раз, когда на парковку заезжает какой-то автомобиль, Хва нервно оглядывается, чтобы убедиться, что это не один из тех ужасных черных BMW с наглухо затонированными стеклами – любимых машин повибу. Мне трудно находиться в таком напряжении на одном месте, поэтому я выхожу из микроавтобуса, чтобы покурить.

На краю парковки, за грузовиком, стоит большая клетка с голубями. Возможно, это те «жареные цыплята», которых мы ели вчера на ужин.

Вокруг всего первого этажа гостиницы есть открытая терраса. Я прохожу вдоль нее и одинокой кучи щебня – результата утренних усилий тех «вольных каменщиков». За отелем мужчина среднего возраста в майке курит, охраняя от воров вывешенные для просушки простыни и полотенца. Внизу, прямо у мола, два мальчика карабкаются по камням, время от времени опуская руки в воду. Они ловят моллюсков, крабов, всё, что пригодно для еды и продажи. Кроме других даров моря они уже выловили блок сигарет, в котором осталось три пачки Они выложили их на камни, чтобы высушить под лучами находящегося в зените солнца. Я обхожу гостиницу и, возвращаясь к парковке, встречаю группу строителей в касках, которые несут доски к берегу. Они только начинают строить новый причал гостиницы. Строители останавливаются, таращась на иностранца, я прохожу мимо, улыбаюсь и машу им рукой.

* * *

Наконец, наши корейцы выходят из гостиницы и залезают в микроавтобус. Не говоря ни слова, Хва поворачивает ключ зажигания и выезжает с парковки. Мин угрюмо смотрит в окно.

«Ну, – спрашивает Алек, – удачно?»

«Нет, ее нет там».

Мы едем в тишине.

Несмотря на пережитое, Ынчжу решительно настроена когда-нибудь вернуться на родину. Не в Вонсан, а в столицу – в Пхеньян. Она знает, что никогда не сможет изменить систему. Но она мечтает помогать другим – таким же деятелям искусства, как она сама. У нее есть план перебраться в США, окончить там университет и получить степень магистра в области «драматерапии»[67], перед тем как вернуться на Север.

«Разве это безопасно?» – спросил я ее с недоверием. Она засмеялась: «Для меня Южная Корея – гораздо более темное место, чем когда-либо была Северная Корея».

Безусловно, на Севере было очень много скверного. Но там прошло ее детство и юность, это место, которое она понимает лучше всего. На Юге ей приходилось слишком часто заниматься черной, неквалифицированной и низкооплачиваемой работой, сталкиваться с наглой эксплуатацией со стороны бессовестных начальников, которые, зная, что она беженка с Севера, пользовались ее незнанием местных законов и заставляли сильно перерабатывать, платя при этом совершенно неадекватно заниженную зарплату. Когда южнокорейцы узнают, откуда она, они не выказывают никакого интереса или любопытства, а некоторые просто открыто демонстрируют враждебность. Если она упоминала во время каких-то мероприятий, что приехала с Севера, в лучшем случае это приводило к тому, что с ней переставали общаться. Северокорейские беженцы очень быстро адаптируются: избавляются от своего акцента, стараются как можно лучше вписаться в местные порядки и обычаи. Если кто-то спрашивает, откуда ты родом – надо врать, говорить, что ты из Пусана или какого-то другого отдаленного населенного пункта. В Южной Корее существует своя собственная классовая система, и приезжающие с Севера беженцы попадают на самую низшую ее ступень. Ынчжу выжидала почти год, прежде чем открыться своему первому парню здесь. Когда же наконец она рассказала ему о своем происхождении, он был в шоке и бросил ее через неделю.