– Как насчет медных труб?

– Вот, например, ты знаешь? Простите, вы знаете, что нельзя называть пожарных пожарниками?

– Почему? Потому что пожарники – это жуки?

– Пожарники – это те, у кого пожар. А пожарные – те, кто его тушит.

Они уже вышли из здания и шагали по Зоологической в направлении метро. Тагерт посмотрел на Алевтину. Она казалась умилительно серьезной, захотелось ее растормошить, чтобы из-под взрослых интонаций снова выглянул ребенок. Он тоже открыл бутылочку с водой и вдруг – даже для самого себя неожиданно – крикнул: «Газики!» – и плеснул воду в небо, так что через мгновение небольшой газированный дождь упал на них обоих. Аля вздрогнула, посмотрела исподлобья на Тагерта и незаметно, как ей казалось, откупорила свою бутылку. Усмехаясь, Тагерт ускорил шаг, а потом перешел на рысь. Струя воды и смех, мешавший набрать скорость, застигли его одновременно. Ткань на плече и слева, на лопатке, промокла насквозь, капли щекотно поползли под рубахой вниз по спине. «Ах так?» Вся вода из бутылочек была изведена на дуэль. Они старались не задеть других прохожих, а потому чаще промахивались. Все же на станцию «Баррикадная» они вошли мокрыми, изнемогающими от хохота. Не преподавателем и студенткой, не режиссером и помрежем – друзьями.

Докладывать или не докладывать? Многоэтажный вопрос. И все этажи подземные. Разумеется, Елена Викторовна может решить проблему с пересдачей для министерского сынка за минуту. Да какая проблема? После каждой сессии такого добра приваливает – не то что «удовлетворительно» исправить на «отлично», а, скажем, организовать высший балл для студента-мажора, который в течение семестра вовсе не появлялся в университете, не говоря уж про сам экзамен. Ничего. Надо – значит надо. Решить легко. Но Матросов не просто шишка государственного масштаба. Это Матросов! Тот самый, что хотел подсидеть Водовзводнова. Тот, который перетягивал на свою сторону заведующих кафедрами, тайно ездил в Госкомвуз. По-хорошему, надо звонить Игорю Анисимовичу. Но как звонить? Шеф плох, сейчас волнения ему ни к чему, своей работой она как раз избавляет его от ненужных и вредных забот. Опять-таки, есть ли малейшая вероятность, что заместителю министра откажут? Нет, это невозможно. Будь Матросов частным лицом, без связей, работай он в каком-то менее важном ведомстве, и то пошли бы навстречу. Доложи она сейчас ректору, поставит его в неудобное положение: отказать нельзя, помогать не хочется. Результат тот же самый, а настроение испорчено, возможно, не только настроение, но и самочувствие.

Но что если информация дойдет до Игоря Анисимовича? Как он отнесется к тому, что его не известили, с ним не посчитались? Вот так головоломка. И вдруг до Елены Викторовны дошел истинный смысл вопроса: может ли она стать ректором? Она поняла, что сможет принять верное решение, только зная ответ на этот вопрос. Стать ректором – значит уметь принимать решения без подстраховки сверху. Решать именно такие проблемы, а не очевидные. Однажды Водовзводнов должен будет выбрать преемника. Сейчас ректор хочет, чтобы в университете дела шли как надо, чтобы его не дергали по пустякам. Желание ректора – закон для всего ректората.

Елена Викторовна сняла трубку и попросила секретаря вызвать к ней Горячева, завкафедрой философии. Если бы в эту секунду она посмотрела в зеркало, то удивилась бы, насколько побледнело ее лицо.

Голос катится через зал, словно валун с горы.

– Где Мелков? Кто так работает? Мы еще ни разу не репетировали в полном составе. Это не театр, это черная дыра!

Волосы Тагерта взъерошены, щеки покраснели.

– Сергей Генрихович, давайте я за него пройду, – невозмутимо предлагает Аля. – Я все роли помню.

– А что мы будем делать на премьере? Разные таблички на тебя вешать?

Половина актеров вечно опаздывала, часть не являлась совсем, некоторые до сих пор не удосужились разучить роль и делали ошибки в одних и тех же местах. В зале то и дело раздавался смех, никак не связанный с ходом пьесы. Тагерт терялся от бессилия. Можно прогнать прогульщиков и сделать выговор опоздавшим, но что это даст? В профессиональном театре актер получает хотя бы крошечное жалование, ездит на гастроли, его приглашают на радио, на концерты, на детские утренники. Ему есть что терять, пусть и совсем немного. Но в студенческом театре у режиссера нет других способов приструнить актера, кроме гипноза и красноречия, причем про гипноз можно сразу забыть. Ведь актер-студент в большинстве случаев и сам толком не знает, зачем ему нужно играть на сцене. А если и знает, то не каждый день. Жизнь то и дело подбрасывает предложения поинтереснее, чем репетиция, и как тут устоять?

Однако недовольство Тагерта не шло ни в какое сравнение с гневом Кости Якорева. Якорев сразу выучил текст, на репетициях играл, как перед заполненным залом, и никому не давал спуску. Если он ненароком запинался или не делал акцент на нужном слове, то останавливался, извинялся и просил начать сцену заново. Даже если режиссер или помреж умоляюще махали руками, мол, играем дальше, Константин был непреклонен. Он не позволял играть вполсилы себе, но это полбеды: он не позволял расслабляться никому. Тагерт уже не знал, радоваться ли такой неумолимой требовательности. То, на что без Кости Якорева уходило по десять минут, с ним растягивалось на час.

Другие актеры не принимали Якорева слишком всерьез, но и не отвергали. Конечно, он разительно отличался от остальных, но в нем видели скорее чудака, чем чужака. Костя никогда не напоминал о дружбе, которая связывала его с режиссером, и не подчеркивал важность своей роли. Поэтому якоревское донкихотство внушало невольное уважение даже тем, с кем он боролся. Единственный, кто смотрел на Одиссея с упреком, почти с яростью, была Марьяна-Пенелопа. Марьяна Силицкая видела в Якореве непрошенного ревизора, который отчего-то присвоил право ее проверять и давать оценку. Кто назначил его критиком? Он такой же непрофессионал, как другие, какого черта он через слово поминает их непрофессионализм?

Когда начали репетировать сцены на Итаке, Пенелопа возненавидела вернувшегося супруга. Одиссей собирался расправиться с женихами, а Пенелопа – с самим Одиссеем.

По залу гуляли высокие медленные сквозняки. Где-то далеко за стенами раздавалось тарахтение: во втором дворе отбойные молотки ломали асфальт. Сцену с Полифемом прогоняли в третий раз, но Тагерт выглядел недовольным. Спутники Одиссея и сам Одиссей топтались рядом с циклопом, который к тому же ростом был ниже всех. Такому Полифему следовало самому опасаться за жизнь.

– Ребята, встаньте на колени, – попросила вдруг Алевтина Угланова.

Спутники переглянулись. Один из них присел. Тагерт удивился:

– Стоп, стоп! Зачем на колени? Они умоляют циклопа? Покоряются ему?

– Так он будет великаном, а они – маленькими людишками, – ответила Аля. – Сценическая условность.

Алевтина – помощник режиссера, опытный в театральных делах, Тагерт часто с благодарностью прислушивается к ее советам.