и все время, впустую проведенное в университете, злился на себя за робость. Наконец, он снова оказался в крыле ректората. Прождать три часа только для того, чтобы получить рекомендацию зайти через неделю! Анжелы в приемной не было. Прекрасно. Тоскливо озираясь, Тагерт спросил у Леси, скоро ли появится ее коллега.

– Анжела срочно уехала домой. У собаки приступ, – коротко отвечала девушка.

– Приступ чего? – машинально спросил Тагерт.

– Этого… Слово забыла. А вы что хотели?

Пришлось рассказать, мол, приходил к Игорю Анисимовичу, Анжела велела зайти через три часа, узнать… Неожиданно Леся привстала, потянулась через стол и подняла трубку оливково-зеленого телефонного аппарата:

– Игорь Анисимович, к вам Сергей Генрихович Тагерт. Анжела сказала сейчас приходить.

Зеленая трубка что-то отвечала, Леся послушно кивала головой. Похоже, из кабинета поступали наставления для неопытной секретарши. Взгляд Леси прошивал строчки календаря, висевшего на противоположной стене. «Назначает дату прихода. Через месяц, глядишь, попаду, – угрюмо размышлял Сергей Генрихович. – К черту пьесу. К дьяволу репетиции. Сидите без театра!» Леся осторожно положила трубку на рычаг и сказала:

– Проходите.

– Куда проходите? – не понял Тагерт.

– К ректору, куда.

Тагерт, уже приготовившийся к унизительному многодневному ожиданию, ошарашенно шагнул к высокой двери и вошел в кабинет. Он не появлялся здесь несколько лет и видел Водовзводнова только раз, как ни странно, в метро: у того оказался в ремонте служебный автомобиль. Тогда Игорь Анисимович обрадовался Тагерту, вероятно, именно из-за места встречи. Выходило, что ректор одного из богатейших вузов страны ездит в метро, как простые граждане, и народ в лице Тагерта присутствует при этом. Но потом они долго не виделись. «Подальше от начальства, поближе к кухне», как говорит водитель Николай Андреич. После истории с увольнением не хотелось видеть ни Водовзводнова, ни Ошееву, ни Антонец, ни Рядчикова: начальству веры нет. И вот теперь Тагерт снова здесь – удивительно!

В кабинете ничего не переменилось: те же тяжелые шторы, тот же стол для совещаний в виде буквы «О», то же стадо телефонов на огромном письменном столе и малахитовые принадлежности для письма. Аромат дамских сигарет так же витал в дорогом воздухе. Но как переменился хозяин кабинета! Исхудавший, бледный, с сизыми мешками под глазами, Водовзводнов не без труда поднялся навстречу посетителю. Не происходи дело в ректорском кабинете, Тагерт едва ли сразу признал бы в этом человеке ректора. Тем не менее голос и ощущение мягкой власти остались прежними.

Слабо улыбаясь, Игорь Анисимович коротко сообщил, что недавно перенес небольшую операцию, но теперь неприятности позади (он не сказал «неприятности»: у таких людей неприятностей не бывает), спросил, как дела у Тагерта. Очевидно, предупреждая разговоры на тему болезни, Водовзводнов коротко, вероятно, не в первый раз, отвечал на все незаданные вопросы именно для того, чтобы их не задавали.

Поняв это, Тагерт сбивчиво, затем все более увлекаясь, заговорил об университетском театре. В нем боролись желание отвести взгляд от измученного лица ректора, дабы не смущать выздоравливающего, и понимание, что уклончивость взгляда бестактнее разглядывания. Водовзводнов слушал Тагерта с нескрываемым одобрением. Самодеятельность – вот чего многие годы недоставало университету: атавизм прежней заочности переводил вуз в какую-то пониженную категорию.

– Прекрасная идея, Сережа. Если вам удастся – а я в этом не сомневаюсь – наладить такую работу, жизнь университета изменится. Поддерживаю всесторонне.

Предложение Тагерта означало, что ректорская власть по-прежнему крепка, дело движется, а значит, здоровье тоже не заставит себя ждать. В голове Водовзводнова тотчас составился план: дать деканатам распоряжение поощрять кружки, секции, походы в музеи. А потом ввести должность проректора по культурной… нет, по воспитательной работе. Можно пригласить народного артиста, известного режиссера, какую-то заметную, а то и знаменитую фигуру. О ГФЮУ заговорят на радио, на телевидении…

– Может, в дальнейшем удастся создать команду КВН, – задумчиво произнес он.

Тагерт согласился: многое можно сделать, нашлись бы энтузиасты. Снова оробев, он прибавил, что для театральных постановок многое придется изменить и закупить.

– Создайте список, составьте смету. Порешаем.

В голове у Тагерта мелькнуло, что слово «порешаем» неуловимо связано с «порешим», а Водовзводнов подумал: аппаратуру пусть покупают, но перестроек в здании не допустим.

– Игорь Анисимович, выздоравливайте! А мы уж вас не подведем, – пробормотал на прощание будущий режиссер к неудовольствию Водовзводнова, не любившего, когда заостряли внимание на его здоровье.

•

Чуть больше половины жаркой тридцать первой аудитории занимали пришедшие на кастинг. Кое-кто уселся в первых рядах, желая оказаться поближе к главным событиям, остальные теснились на камчатке. Тагерт подумал: если человек артистичен, станет ли он прятаться в задних рядах? Или желание показать себя и честолюбие в актере не главное? Он сидел за учительским столом вместе с Алей Углановой, ожидая, когда соберутся все. На краю стола высилась стопа распечатанных экземпляров пьесы.

Алевтина сразу, безо всяких переговоров, приняла на себя обязанности помощника режиссера. Помощника, который лучше разбирается в хитросплетениях театра, юного визиря при неопытном султане. Тагерту нравилось, как держится Аля: казалось, она мгновенно повзрослела, чтобы выглядеть рядом с Тагертом ровней. Говорила тише и размереннее, чем обычно, веско кивала в знак согласия, словно давая понять, что согласие это объясняется не послушанием, но ценностью приведенных доводов.

Большинство пришедших на прослушивание составляли, разумеется, девочки, но явились и пятеро мальчиков. Их Тагерт знал, а вот многие девушки были ему неизвестны.

– Подождем еще пять минут и начинаем, – важно произнес Сергей Генрихович. – Артисты – народ расхлябанный, но опаздывать на репетиции не позволим. Репетиции театральные, дисциплина – военная.

– Легионы просят огня, – негромко, но внятно сказал Илья Палисандров.

Илья, невысокий светловолосый студент с комически преувеличенными чертами лица, пользовался в своей группе общей симпатией. Трудно было не поддаться обаянию его легкости, всегдашней готовности уступить, шутливости, объясняемой не желанием смешить, но неизменно хорошим настроением.

Вот что, объявил Тагерт, сейчас мы будем читать пьесу. Он осторожно снял со стола экземпляры сценария и пошел по аудитории. На лицах девушек, сидевших в последнем ряду, отобразилось смятение. Они переглядывались, перешептывались, смотрели на Тагерта исподлобья. Наконец, одна подняла руку:

– Простите, мы не играть пришли, мы танцуем. Нам сказали, спектакль музыкальный.

Сергей Генрихович удивился. Во-первых, в объявлении про музыку не говорилось ни слова. Во-вторых, что это будет за постановка с танцами? Это не театр, а какая-то оперетта. А впрочем… «Возвращенный Одиссей» – комедия. Танцы бывают разными. Сирены могли бы не только спеть, но и сплясать.

– А кто будет ставить танцы? – спросил он.

– Мы думали, у вас есть хореограф, – ответила одна из девушек.

– Лен, мы сами можем сочинить, если музыку покажут, – возражала другая.

«Музыка? Какая музыка?» На каждом шагу открывались новые подробности, которые настоящий режиссер должен предвидеть.

– Танцгруппу посмотрим отдельно, – прозвучал сзади голос Алевтины. – Здесь пол ужасный.

Все поглядели под ноги и согласились: щелястый паркет аудитории совершенно не годился для танцев.

Началась читка пьесы. За отсутствующих читали Алевтина и Сергей Генрихович. Тагерту пришлось произносить все реплики Одиссея, и он ловил себя на том, что читает