не бывало никогда, а я чувствую себя отлично, хорошо работаю, все успеваю сделать, словом, нет на свете границы человеческим силам и нет нервов и утомления. Еще раз целую тебя. Меня снова снимал Горнунг, и еще лучше.

Б.

Обними и поцелуй Леничку. Я бы на твоем месте освободил бы твой высокий чемодан (переложил бы вещи куда-нибудь в другое место) и порожний с Погодиным прислал бы сюда для удобства новой укладки. А? Или это глупо?

<Конец июня 1948>

Дорогая Зина!

Когда говорили по телефону, я забыл спросить тебя, надо ли продлить путевку, и у тебя также ни слова об этом. Дай мне знать об этом непременно со Стасиком. Конечно, вам надо самое меньшее еще две недели прожить в Доме отдыха, кроме того, ведь это экономия в бюджете. Следующие крупные деньги очень отдаляются на осень, все издательские предположения задерживаются, с театров капает по тысяче в месяц, не больше.

Какой мне смысл ездить в Переделкино, когда тебе надо во вторник вечером в Москву? В Москве я тебя и подожду, где во вторник утром, по-видимому, буду занят.

Кому Константинов должен дать белил и кто их повезет? В таких случаях пиши яснее.

Я хочу воспользоваться дачною пробкой, т<о> е<сть> необходимостью задержаться в городе, для того чтобы больше наработать. Если я приму участие в ремонтной горячке и поддамся ей, у нас случится денежный крах.

Итак, жду тебя во вторник во второй половине дня, т. е. после 4-х, а до этого часа, может быть, буду в Гослитиздате.

Марию Эдуардовну пришлю к тебе рано утром во вторник.

Твой Б.

Р. S. Вдруг после вышеизложенного (чтоб тебе во вторник во второй половине дня приехать, а Марии Эдуардовне рано с утра во вторник поехать в Переделкино) Мария Эдуардовна со своими соображениями: что ты собираешься не во вторник, а в среду утром и с кем-то поедешь краски выбирать, а предполагала, чтобы я тебя заменил своим присутствием в Переделкине. Распутай мне это, пожалуйста, окончательно. Существенно то, что вторник гослитиздатский день, и во вторник до 4-х часов я несвободен. Затем следующее: Мария Эдуардовна говорит, что в магазине отказываются сами писать счета и стоимость, а надо им написать требования (из конторы, что ли?) и оставить место для представления номера магазина, и тогда они на требовании проставляют стоимость товара и превращают его в счет.

С Константиновым все сделано – уже вчера (его там не было) поручил Зинаиде Капитоновне. Целую, все прекрасно, рад за тебя и твою победу.

Твой Боричка

1) Мария Эдуардовна еще раз просит сообщить ей, когда ей ехать: во вторник утром, или во вторник вечером, или в среду утром.

2) И о путевке.

Лучше напиши.

4 июля<1948>

Дорогая Зиночка!

Каждое утро я ждал твоего звонка, и грустно, что ты не позвонила. Если это трудно, то в том случае, если ты сама не приедешь в город, пришли мне записочку с Марией Эдуардовной и напиши мне следующее.

Как нарыв у тебя на животе, как зубы и вообще как твое самочувствие? Как Леничка и ты поживаете? Что слышно с дачей (но ни в коем случае не расстраивай себе по этому поводу нервов. Если тебе и Лене хорошо отдыхается в Доме отдыха, то вот и все, что требуется пока для моей души при данных обстоятельствах).

Здесь было очень душно, и позавчера, в четверг, я так скучал по тебе и Лене, что чуть не сбежал к вам в Переделкино. Наверное, и сделаю это, когда буду знать, что не разминусь с тобой и после того, как пропущу второй том Шекспира для Искусства[308], Генр<иха> IV для Детгиза[309], доработаю два куска в романе и допишу в нем главы о войне. Обо всем остальном расскажет тебе Ма<рия> Эдуардовна. Видел два раза Ан<ну> Андреевну.

Мне бы хотелось страшно повидать тебя и пойти сегодня с тобой на Гаррикин концерт в Доме ученых (начало в 8 часов!). А завтра вечером я никуда не пойду.

Напиши мне обязательно толком о себе, если не приедешь и если ни ты, ни Мар<ия> Эд<уардовна> не собираетесь до вечера назад, то позвони мне в 4, чтобы я знал, как быть мне с концертом.

Целую тебя и Ленечку без конца.

Твой Б.

22 сен<тября 1948>

Дорогая Зиночка!

Т. к. с середины недели живешь ожиданьем вас, то было бы очень хорошо, если бы вы все-таки приехали в субботу. Хотя тут тоскливо и холодно, но в общем почему-то спокойно и хорошо для здоровья. Очевидно, в моей жизни это глубоко укоренившаяся слабость: я люблю топить печи, т. е. в холода, когда есть дрова, люблю быть господином положения, люблю тепло, обеспеченное моими собственными руками, люблю не зависеть ни от кого в этом отношении. Вот отчего я всегда засиживался осенью и любил тут зимовать. В холодное время здоровые условия; тепло, хороший стол, здоровый и долгий сон, свет лампы и плодотворный труд как-то облагораживаются и проникаются каким-то высшим поэтическим смыслом, не то что летом.

Кроме того, позапрошлая неделя, потраченная на унизительные корректуры, так опустошила меня, что на прошлой неделе (перед вашим приездом), которую я посвятил опять Фаусту, я работал неважно, надломленно и бессильно, и только на днях это у меня снова пошло по-прежнему. Короче говоря, если не очень похолодает и хватит на эти предположения дров, я бы остался еще полторы недели с тем, чтобы к будущему воскресенью (через одно) мы уложили все, что не нуждается в твоем участии, а ты в воскресенье завершила бы эту укладку и затем мы переехали в понедельник (4 окт.).

Если нет никаких писем, напиши хоть ты мне пару слов. Такое свинство не получать ничего ни откуда!

2) Картин не развешивай. Даже и я думаю их развесить не сразу. Вместе с поломанными, для переостекления, я отвезу Ольге Александровне несколько папиных записных книжек, чтобы стекол пять или десять лучших его рисунков они отобрали там и окантовали. Там есть вещи замечательные, вроде «Кормления», или еще лучше.

Если позвонит Кун[310], в вежливой форме попроси ее, нельзя ли ускорить реализацию петефиевской книжки в Детгизе.

Если позвонит Баранович[311] и окажется, что она заканчивает переписку романа (она перед Коктебелем прервала переписку нескольких экземпляров и почти не возобновляла), передай ей мою благодарность и просьбу, чтобы она спокойно и медленно в течение нескольких дней проверила сделанное и затем ждала моего появления. Она нам ничего не должна, эта