работа погашает ее задолженность. Расскажи ей, что сказал Николай Николаевич о Фаусте[312]1. Если позвонит Ольга Николаевна (из Искусства), скажи, что если у нее будет время читать и ей будет интересно, я дам ей почитать на несколько дней роман.

Завтра, 23-го (в четверг), рождение Жени (его). Было бы необыкновенно великодушно с твоей стороны, если бы ты позвонила К1—47–26 и поздравила его от моего имени.

Сегодня прибывает тело бедной Дженни. Это тут объявили, и многие отправились в Москву (может быть, и ты участвовала во встрече), но я лучше поработаю, мне дорога каждая минута.

Если кто-нибудь звонил или было что-нибудь интересное, черкни мне, пожалуйста. Целую тебя и Леничку.

Твой Б.

<Конец сентября 1948>

Маме

Зина и Леничка, прелести вы мои, я вас крепко люблю. Все-таки это мука и тоска, так спешить всегда с работой наперегонки с принуждением времени, чтобы оно тобою не завладело и тебя не поработило. Как зубы? Они вначале обязательно покажутся тебе неудачно сделанными.

Если будешь развешивать картины, не надо повторять моего размещенья, вызванного расстановкой книжного шкапа и комода, которых теперь нет. Можешь сделать, например, следующее: вытянуть все картины одним рядом в любом каком-нибудь, но строго выдерживаемом соотношении к линии бордюра, так, чтобы их низы упирались в него или чтобы средняя их высотного сечения проходила по нему или как-нибудь еще (тут лучше всего было бы посоветоваться с Ириной) и так, чтобы расстояния между ними по горизонтали были более или менее равны или пропорциональны, т. е. вот как-нибудь так (по двум или трем стенам, пояс такой в один ряд).

Разумеется, это придется вариировать с маленькими, речь только о больших. Позови Шуру и Ирину, прими их и угости, и пусть помогут если не работой, то словом и советом.

Позвони К3—64–71, соединись с Тарасенковым[313] и убеди его добиться скорейшего заключения договора со мной на избранные переводы, а то у нас получится неминуемая дыра ко второй половине октября или первой ноября. Если что-ниб<удь> узнаешь о возможности подписания договора и времени (когда подписать), дай знать в один из наездов Стасика. К концу следующей недели приеду уславливаться о переезде. Крепко целую.

Б.

<Конец сентября 1948>

Дорогая мамочка!

Придя домой, я пожалел, что взял только 10 мет ров этой двойной ткани, а не 12, но меня спутали, убедив, что ты говорила об одинарной, а это двойная. Если она тебе понравится и надо прикупить (может быть, для порядка занавесим обе стороны комнаты, т. е. и лесную), дай мне, пожалуйста, знать запиской с кем-ниб. из служащих (пусть лифтерша передаст для меня), сколько надо прикупить, и я куплю и пошлю тебе. Я взял тысячу, чтобы послать тебе, но 300 рублей мне хочется дать Тусе, и на эту материю много потратил.

А теперь вечер, Стасик же выезжает рано утром. Могу послать тебе только имеющиеся у меня 400 руб. А если тебе до моего приезда еще надо, опять так же дай знать и я это сделаю.

Мне придется остаться еще 2–3 дня, но клянусь, с субботы я уже буду в Переделкино и воскресенье буду справлять новоселье с тобой в новоокрашенном доме, где, вероятно, очень красиво.

Целую тебя и Леничку, всем привет. По-моему, не стоит до полу, а лучше чуть пониже подоконников, но зато на обе стены. Серьезно напиши, я прикуплю.

Или, может быть, нужно что-ниб<удь> в виде скатерти или покрывало на диван?

1954

29 июля 1954

Дорогая Зиночка! По-прежнему все в наилучшем порядке. Единственное огорчение – Мишка. По всему Переделкину идет какая-то собачья война, Мишка приходит домой с прокушенной головой, окровавленный, опухший, без задних ног, а чуть отдышится после крови, рвот и прочего, опять бежит мстить и сражаться. Я не знаю, доживет ли он до вашего возвращения. Обе девочки были накрыты на месте преступления, рвали с яблонь зеленые яблоки. Я пригрозил обеим, после чего Мариша и Анночка[314] ежеминутно подбегают и с необычайною ласкою обнимают мои колени. Опять возвратились жаркие дни с грозами. Очень хорошо. Последовала ли ты моему совету насчет комнат? Ты молодец, что выдержала этот экзамен по переезду. Сердечный привет дорогой Ларисе Ивановне. Крепко целую.

Б.

Всем участникам поездки и Лене привет.

Письмо написано из Переделкина в Ялту (примеч. З.Н. Пастернак).

30 июля 1954

Дорогая Зиночка!

Допускаю мысль, что упорным своим молчанием Нина, может быть, готовит сюрприз, и явится вдруг, не предупреждая, вдвоем с Тицианом[315].

Вчера зашел Федин и рассказал неожиданные вещи. Пересматривается «дело» Бабеля[316] и есть сведения, что он жив и выйдет на свободу. Уверяет, что видели вернувшегося Чаренца, которого все считали расстрелянным. Отчего не может этого случиться с Тицианом и Пильняком[317].

В воображении вижу вас на морском берегу и больше всего радуюсь за вас в этом отношении. Что побудете среди скал, крабов и камушков и, может быть, поедите жареной морской рыбы, может быть даже и камбалы.

Предсказывают жаркие дни в августе. Последнее время дожди и грозы. На грядах кабачки в полкареты величиной. Сегодня в гостях Туся и Нина Ианокиевна[318]. Крепко тебя и Леничку целую. Привет Ларисе Ивановне, Андрею Дмитриевичу и Михаилу Ефимовичу.

Твой Б.

Письмо, написанное из Переделкина в Ялту (примеч. З.Н. Пастернак).

31 июля 1954

Дорогая и родная моя! Я тебе часто пишу из опасения, как бы у тебя вдруг не легли плохо карты, не разбилось бы зеркальце и, вспомнив о моей прошлогодней болезни, ты бы вдруг не забеспокоилась о том, как у нас тут и все ли в порядке.

Сегодня суббота, приехала Маруся, тихомолком положила Лене на постель пакетик конфет, а в уголок на столик – небольшой куличик, – не знала бедная, что он в Ялте. Какой чудак, он мог рассказать ей об этом предположении, когда она в последний раз его видела. Вечером, наверное, привезет Ю<рий> Мих<айлович> Ирину и Шуру. На даче тихо, чисто, хорошо, светло, просторно. Едим до отвалу. Подали счет на июнь, вскочило вдруг до 526 руб., это, вероятно, расходование электричества все время на крайнем напряжении, – напр<имер>, холодильника всегда на экстренном, исключительном делении. Но Т<атьяна> М<атвеевна> говорит, что по-другому он не действует.

Не вози, ради создателя, ничего из Крыма, у нас все поспевает и всего гибель.

Федин обронил что-то о том, будто бы в передовой «Литерат<урной> газеты» за прошлую неделю (около 27.VII) упоминается,