Лонангар слегка подался вперед. Протянул руки к огню, словно согревая ладони. Или он пытался защитить костер от невидимого ветра? Его неподвижное, сосредоточенное лицо омрачила сдерживаемая скорбь и… страх? Наль ничем не мог помочь, не осмеливался спросить. По позвоночнику пополз цепенящий холод. Он знал, что когда огонь совсем ослабнет, лошадь найдет его. Подняв голову, он увидел, что крючковатые черные ветви шевелятся, вытягиваются, тянутся друг ко другу высоко вверху, пытаясь заслонить собой небо над поляной. Стало темнее. От болот донесся протяжный вой. Лонангар закрыл глаза. Наль ощущал, как все существо отца устремилось ввысь, туда, где хотели сомкнуться корявые ветви.

Это длилось бесконечно, или здесь не было времени. Вой раздался уже с двух сторон. Тяжелые шаги лошади отдались колебанием в земле. Уменьшившийся втрое костер поблек. Последние дрова в нем догорали, осыпались золой. Лонангар поднял голову.

* * *

Небо над поляной чуть заметно начало бледнеть. Где-то в расступившихся кронах деревьев рассыпалась мелодичная трель дрозда. Лошадь отступила, развернулась и медленно ушла в чащу, в сторону болот. На поляне понемногу становилось светлее. Когда каждая ветка стала четко видна, отец встал. Наль последовал его примеру. Лес более не выглядел таким пугающим. Озираясь, юноша вышел вслед за Лонангаром на широкий, поросший сочной зеленой травой луг, оканчивающийся бездонным оврагом. Другого края не было видно в густой, плавающей опаловой утренней дымке.

— Куда мы идем, отец? — осмелился окликнуть Наль.

Тот обернулся и покачал головой.

Наль оцепенел, судорожно втягивая воздух: на груди Лонангара темнело огромное кровавое пятно. В ночи у костра оно было неприметно, да и вглядывался тогда юноша лишь в родное лицо. Горло сдавило, словно кузничными тисками; его охватили боль и ужас. Лишь по рассказам, поначалу соизмеряемым с его возрастом, знал он о том, что именно произошло с Лонангаром. Видеть же хотя бы последствия было слишком мучительно, слишком явно — и неправильно. Ведь отец жив. Он вывел его из леса. Слезы обожгли глаза. Лонангар ободряюще улыбнулся и отступил на шаг.

— Я пойду с тобой, отец! — встревожился Наль. Он не был готов потерять отца второй раз.

Отрицательные жесты. Еще шаг спиной к обрыву.

— Почему?! Тогда оставайся ты!!

Лонангар улыбнулся тепло, немного печально, и снова покачал головой.

— Что же мне делать?

Отец протянул руку, показывая на что-то у Наля над головой. Тот обернулся. Из-за черных силуэтов деревьев вставало необычайно яркое, белое солнце. Свет этот окутал Наля целиком, и он растворился в нем.

* * *

Знакомые голоса негромко переговаривались где-то вдалеке, медленно приближаясь. Вот они послышались над самым ухом, хотя он не мог различить слов. Тяжелый горький запах каких-то давно забытых трав. Полутьма. Тело облепляют мокрые простыни. Он устал, он очень устал скитаться по краю болот бесконечного леса, и даже сейчас, лежа, он чувствует, насколько сильно устал. От левого бока расходятся жгучие щупальца; весь торс жестоко саднит.

Наль повел подбородком, пытаясь уловить источник звука, с усилием вздохнул и открыл глаза.

— Отец?

Губы склонившейся над ним в предутренних сумерках Айслин побелели:

— Ты видел его?..

— Да; он вывел меня из леса…

Только высказанные вслух, эти чуть слышные, хриплые слова показались ему странными. Наль с трудом повернул голову и увидел мать, испуганную, взволнованную, с отчаянной надеждой в глазах. Позади нее стоял, опустив ресницы, сдерживая душевную боль, Эйверет. На него Наль не обратил внимания.

Голос Айслин был совсем тонким, колеблющимся.

— Он — вывел?.. — она бережно гладила Наля по влажному лбу дрожащими пальцами.

— Да! — это казалось очень важным. — Он попросил о костре… Он знает… и продолжает любить… — брови Айслин надломились, слезы заструились по бледным щекам. — Он простил! — поспешно добавил Наль, ощущая, что сознание слабеет. — Он понимает…

Айслин зажала рот ладонью. Наль хотел утешить ее, рассказать об улыбке отца, но его окутала глухая плотная тьма.

* * *

Пробуждение от жжения в боку. Долгие мгновения, пока сознание нащупывает связь с действительностью. Воспоминание о том, что привело его сюда, раздавливает, наваливается сокрушительным грузом. Он не хочет открывать глаз, не хочет чувствовать и думать. Слишком невыносима тяжесть утраты и предательства. Ресницы невольно начинают трепетать, меж бровей появляется глубокая складка, и у сиделки нет сомнений, что больной проснулся. Появляется мать, она целует в лоб и держит за руку, и только ради нее он терпит мучительные, бессмысленные манипуляции, которым подвергают его магистр Лейтар и слуги. Ему дают терпкий отвар, который нужно выпить до конца, хотя сил едва хватает на дыхание. На руках несут в уборную, а когда возвращают, на постели уже чистые простыни, но он едва замечает это. Холод пробирает до костей и пока тело протирают влажной теплой тканью, и когда дают наконец опуститься в постель. Быть может, наступила зима? Одеяла недостаточно. Его укутывают, укрывают сверху оленьей шкурой, но даже та не спасает от озноба. Малейшее движение корпуса терзает безжалостными горящими лезвиями, но это ничто в сравнении с ощущением, когда начинают промывать раны. Никакое количество листьев морошки, компрессов из болотной клюквы, настоев листьев черники, сока крапивы и даже медовых мазей неспособны остановить сочащийся из синюшно-багровых ран мутный гной. Мать снова держит за руку, гладит по голове до тех пор, пока тусклый, далекий свет окончательно не меркнет перед глазами.

32. Слишком жестокое испытание

Только что обсуждали они детали помолвки и свадьбы, и вот Амаранта снова пропала из дворца. Алуин искал ее повсюду, с недоумением и страхом вспоминая, как в прошлый раз потерял ее на год и чего стоило ему восстановить между ними хрупкую связь. Однако, тогда будущее их было неясно, теперь же они обменялись цветком алого и белого шиповника и с затаенным дыханием готовились к торжеству…

Он проходил все дорожки королевской оранжереи, лесные тропинки, где они когда-то бывали, обошел весь Фальрунн и в конце концов, не таясь, появился у особняка Нернфрезов. Слуга у ворот онемел, когда сам принц Исналора остановил у ограды лоснящегося бледно-песочного солового коня с инкрустированными самоцветами поводьями и требовал видеть леди Амаранту.

Алуин томился в небольшой приемной комнате рядом с покоями возлюбленной, с нетерпением ожидая ее появления. Он чувствовал присутствие беспокойного холодка еще не наставшей поздней безутешной осени под этими сводами.

Как бы то ни было, он все исправит. Алуин обернулся на желанный шорох платья, и улыбка на лице его погасла. Он бросился к возлюбленной и, промучавшийся разлукой, изумленный и напуганный новой переменой в ней, порывисто прижал ее к себе, хотя они даже