Айслин поставила на поднос тарелку с мясным бульоном и измельченными овощами. Утром она давала Налю экстракт цикория для улучшения аппетита и восстановления, а сейчас вплела в его волосы оставшийся небесно-голубой цветок из оранжереи травников. В изножье постели зашевелилась мурчащая Крупа, поднимая голову и принюхиваясь двумя носами к содержимому тарелки. Солнечные зайчики бегали по стенам.

Подобие слабой улыбки впервые тронуло бескровные сухие губы с того злополучного дня. Благодарно посмотрев на Эйруина и Айслин, Наль придвинул тарелку к себе. Что-то еще оставалось для него в мире. То, что не смогут отнять.

Когда он восстановится, то уйдет с головой в работу. Быть может, ради этого стоит даже постараться поесть.

Наль выронил ложку, не донеся до рта. Мать поспешно вытерла с оленьей шкуры разлитый бульон. Он неловко попытался поднять ложку и внезапно замер. Пальцы слушались плохо, будто онемели на морозе. Поначалу он не придавал этому значения, ведь он был так слаб. Но сегодняшнее состояние не способствовало самообману. Наль нахмурился. С застывшим, напряженным лицом попробовал провертеть ложку в пальцах, как вертел еще недавно остро заточенные кинжалы. Ничего не вышло. Он поднял одну кисть перед собой и несколько раз сжал и разжал пальцы, сначала медленно, потом быстрее. Согнул их по очереди, плавно создавая волну, как если бы перебирал струны. Потом, уже резче, вонзил отросшие за время болезни ногти в подушечки пальцев.

Будто это не его руки. Ни прежней гибкости, ни чувствительности. Так было, когда он возвратился из лесов, сопровождаемый Оррином. Но тогда он умирал от кровопотери и яда.

Наль молча отодвинул поднос — Эйруин едва успел подхватить его — кусая губы, натянул непослушной рукой одеяло на плечи и, преодолевая раздирающую боль, отвернулся ото всех. Он не сказал более ни слова в тот день, и ничего не ел. Перед жаждой устоять не удавалось; он пил жадно, проливая на постель, и снова отворачивался. Только когда на следующее утро явился лекарь, а дверь в покои была плотно затворена, Наль глухо, с горечью нарушил молчание.

— Что это, магистр? Почему я не чувствую своих рук?

Лейтар вспомнил окоченевшие, одеревеневшие руки оружейника, когда тот оказался перед ним на одре болезни почти две седмицы назад. Но для лечения задействовали все возможные средства, а нарушения работы конечностей естественны при тяжелых травмах и кровопотере…

Лекарь хорошо владел собой, однако юноша понял по неуловимой перемене, что случилось нечто нехорошее. Лейтар начал расспрашивать, ощупывал холодные влажные кисти Наля, просил выполнять простые движения, напрягать и расслаблять пальцы, сгибал их сам. Казалось, он медлит с ответом, который уже знает, и избегает настойчивого вопроса во всем существе больного.

— Что это, магистр? — наконец беззвучно повторил Наль, убирая руки.

— Яд болотного змея глубоко отравил ваше тело, лорд Нальдерон. Видимо, он затронул двигательные узлы.

— Я смогу вернуться к ремеслу?

Лейтар более не отводил глаз.

— Я пропишу вам мазь и новую настойку. Начинайте упражнять руки и пальцы в мелких движениях. Я покажу, как именно. Они просты, вы сможете выполнять их в любое время. Кто-нибудь из лечебницы или ваших близких будет делать вам массаж.

Натянутая, вымученная слабая усмешка поползла по изможденному лицу. Слова выходили медленно, желчно. Растрескавшиеся губы кривились.

— Более полувека совершенствовался я во владении мечами, метательными ножами, кинжалами и боевым топором, а теперь должен упражняться держать ложку?

— Иного выхода нет, лорд.

— Это поможет? — хрипло спросил Наль.

Лейтар едва не сказал, что своевременное лечение с большой вероятностью помогло бы избежать многих бед, но встретив раненый взгляд, оборвал себя еще в мыслях. Он очень желал утешить больного, но делать этого было категорически нельзя. В случае неудачи ложная надежда могла сокрушить окончательно.

— Мы увидим, лорд Нальдерон. Мы не узнаем, пока вы не попытаетесь. Отнеситесь к этому столь же серьезно, как к упражнениям с оружием.

Выразить сочувствие означало бы оскорбить гордого юношу жалостью. Лейтар только кивнул ему и вышел искать Айслин.

33. Опустошение

Завтрак во дворце прошел во всеобщем молчании. На челе Его Величества лежала тень глубокой скорби. Старшие принцы опускали глаза. Младший держался очень скованно и неестественно прямо. Движения его были затруднены. Королева Солайя не притронулась к еде.

Наконец отценачальник Лаэльнэтеров за соседним столом наклонил голову в знак того, что желающие могут идти, и проживающие в Лаэльнэторне тайр-лорды и леди начали покидать зал, поклонившись отценачальнику и королевскому столу, за которым тоже началось движение. Вскоре в Лазурном зале осталось только двое.

— А ты палач! — выдохнул младший принц, поворачиваясь всем телом. Привычная гибкость и легкость движений была забыта. — Не думал, что король способен произвести тридцать ударов и даже не сбиться с дыхания!

— Многому приходится научиться на войне, о чем ты едва имеешь представление, — глухо отвечал Ингеральд.

— Не пренебрегай мной, отец! — вскричал Алуин, бросаясь вперед. Голос его сорвался. — Ранальв всегда был твоим любимцем, ведь это ему суждено наследовать трон… Но я докажу, что способен быть главой семьи с честью и достоинством!

— Глупец! Мы слишком щадили тебя, — с сожалением покачал головой король. — И слишком берегли. Готовься: помолвка ваша через два дня.

— Два дня, отец?! Желаешь ли ты намеренно бросить тень на это событие, чтобы гостей собралось менее, чем у какого-нибудь Третьего Дома?

— Довольно с вас и того, что часть из них подоспеет к основному торжеству. Спеши, иначе свадьба ваша состоится в месяц опустошения, и то будет вам верным знаком.

Алуин скованно развернулся и направился прочь. Слова отца заставили его на мгновение задержаться у самых дверей:

— Если бы я действовал, как настоящий палач, сегодня ты не смог бы ни одеться, ни спуститься к столу, ни даже встать с постели.

* * *

Айслин тихо зарывалась лицом в потускневшие волосы, бережно гладила по плечу и спине с выпирающим от болезненной худобы хребтом.

— Мой дорогой, любимый Нальдерон. Мы так боролись за тебя, все, даже твой отец… Помнишь, мы назвали тебя в честь Деруина Блистательного. Оба они погибли в Последней войне ради того, чтобы жили мы, чтобы жил ты. Подумай об этом бесценном даре.

Он был глух к любым словам, точно вместе с подвижностью и полноценным осязанием ушли и другие чувства. Раздавленный навалившейся безысходностью юноша дрожал под бесполезными одеялами и оленьей шкурой.

Этот невыносимый холод от потери крови, или что-то погасло внутри?

Столько нес он на себе долгие зимы — груз ожиданий окружающих, рабочие заказы, ответственность за семью, за свой растущий в численности отряд и жизни мирных исналорцев, за Амаранту