Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Арнгейл, великий дух и царь всех хищных птиц, услышь мой зов и повинуйся моей воле. — Я открыл глаза и начертал в воздухе руну призыва. — Услышь меня, Птичий царь, и покорись. Приведи всех птиц в округе. Овладей их разумом и обрушь мощь когтей и перьев на Омрик. Обрушь их на каждого жителя, что жаждал казни Гуллы. Раздерите в клочья всякого, кто радовался её страданиям и видел в этом развлечение. Убейте мучительно всех, кто предал её, схватил, надругался над ней и опозорил. Словом крепким и волей железной я приказываю тебе, Птичий царь, — убейте всех. И убейте сейчас.
— Ты действительно желаешь этого? — раздался знакомый голос в моей голове.
— Я желаю мести. Гулла заслужила отмщения.
— Да будет так.
Скегги испуганно отшатнулся от меня. Хирдманы попятились, когда я, раскинув руки в стороны и упиваясь мощью мести, начал медленно спускаться по ступеням храма мёртвого бога.
Тёмное облако накрыло церковную площадь. Над моей головой пронёсся огромный беркут — в боевом обличии, с золочёными когтями и стальным клювом. Он привёл всех — туча птиц с пылающими алым божественным огнём глазами накрыла Омрик.
— Надеюсь, ты это увидишь, — сказал я, подойдя к краю провала. Мёртвые глаза Гуллы смотрели на птиц.
Омрик наполнился криками ужаса.
Глава 32
— Хинрик?
Неуверенный, почти робкий, голос брата доносился словно издалека.
Я лежал навзничь, распластавшись по бурым от крови и грязи камням. С неба, словно снег, падали мелкие птичьи перья. Вот и всё. Закончилось. Птицы улетели, утолив кровавую жажду. Солнце снова вышло. Омрик взят, виновники учинённых над Гуллой зверств уничтожены.
Но мне было тошно.
— Хинрик! — Брат подошёл ближе. — Живой?
— Да.
— Принесите воды начертателю! — распорядился Скегги. Он не подходил ближе, не склонился надо мной. Боялся. Теперь они все меня боялись. Да и я, признаться, уже сам не знал, чего от себя ожидать.
С трудом я смог поднять отяжелевшую голову и осмотрелся.
На мои руки налип птичий пух. Люди вокруг отплёвывались от перьев и держались поодаль от площади, где провалилась почва. Тихо выли горожанки, хныкали дети. Кто-то молил добить и избавить от мучительной смерти, иные вопили, что не хотят становиться рабами.
Но едва я поднялся, все умолкли и обратили взоры на меня. Эта выходка с призывом фетча и всех птиц в округе напугала до скрученных кишок даже видавших многие битвы сверов. Стыдно признаться, но я не понимал, как это сделал. Не я так решил. Колдовская сила Гуллы говорила во мне и желала мести. Я оказался лишь вместилищем и направляющей дланью для этой чудовищной мощи.
Но теперь она была моей, и мне требовалось научиться её обуздывать. Иначе беда будет грозить не только мерглумцам, но и тем, за кого я сражался.
Я нашарил посох, неуклюже поднялся, опершись на него, и сделал несколько нетвёрдых шагов. Кто-то из хирдманов подбежал к Скегги, протянул ковш воды, и брат, набравшись смелости, наконец-то приблизился ко мне.
— Умойся.
Я сложил ладонь лодочкой, и он плеснул на неё немного воды. Холодная влага заставила меня вздрогнуть. Ещё раз. И ещё.
— Хватит, — попросил я и едва не повис на посохе.
— Что это было?
— Ты о птицах?
— О чём же ещё? — вскипал Скегги. — Ты же сказал, что лишился силы!
— Это была не моя сила. Гулла отдала мне свою.
— И умерла.
— Да.
— И ты её не спас.
— Я не умею сращивать раздроблённые хребты.
Глаза брата налились кровью, руки сжались в кулаки. В нём кипела бессильная ярость — злость и отчаяние, что всегда преследуют, когда ты уже ничего не можешь поделать. Съедают, рвут душу, лишают сна. Скегги теперь долго не будет смыкать глаз по ночам, как, впрочем, и я.
Казалось, он хотел меня ударить, но нашёл силы взять себя в руки.
— Она и правда не смогла бы выжить?
— Разве что до конца дней осталась бы лежачей. Но я бы дал ей несколько дней. Гулла понимала это и решила уйти на своих условиях.
Скегги скорбно опустил голову.
— Тогда я буду уважать её волю.
— Мне её воля тоже далась нелегко, — огрызнулся я.
Скегги продолжал сверлить меня глазами, и я встретил его взгляд усталостью, измождённостью и спокойствием. У меня не осталось сил ни горевать, ни воевать, ни говорить. Я хотел лечь и провалиться в спасительную тьму. Сейчас, после такого мощного выброса силы, я даже говорил с трудом. А остатки воли уходили на то, чтобы усмирить остатки кипящей крови Гуллы.
— Как рана? — спросил брат после долгого молчания.
— Жить буду.
Он кивнул. Знаком приказал хирдманам вытащить тело Гуллы. Я уже не мог на всё это смотреть и отвернулся.
Скегги же вышел на площадь и предстал перед полумёртвыми от ужаса горожанами.
— Мой имя ярл Скегги Альрикссон! — громко сказал он. — Запомните его, ибо с этого дня Омрик под защитой Свергло. Я не желаю вам гибели и не хочу делать вдов понапрасну. Вы услышали меня?
Некоторые робко закивали. Какая-то женщина забилась в дальний угол и тихо подвывала, баюкая тело мёртвого мужа.
— Поскольку Омрик уже был частью Свергло, вы знаете, что нужно делать для мирной жизни. Но я напомню вам, и мы заключим договор. — Скегги шагнул ещё ближе к омрикцам. — Я и мои люди не будем разграблять город и насиловать женщин, которых вы считаете свободными. Вы же немедленно освободите всех сверских рабов и впредь не станете их покупать. Налоги я поднимать не стану и освобождаю вас от обязанности платить дань вашей церкви. Хотите молиться своей спирали — делайте это в святилище на кладбище. Препятствовать не стану.
Его слова утонули в удивлённом ропоте.
— Можно молиться? — спросила дородная женщина в рваной одежде. — Не убьёте за это?
— Если не станете плести заговоров, не убью. А если станете, то я и об этом узнаю. Бога своего почитайте как хотите, но нас в свою веру не обращайте. Это ясно?
— Да!
— Спасибо, господин!
Странно, что из всех озвученных милостей, эти люди больше обрадовались возможности продолжать служить мёртвому богу, а не тому, что их не станут грабить и насиловать. Воистину