Брэд усаживается напротив.

– Когда займемся этим, до завтрака или после? – спрашивает он, указывая на конверты.

– Давай прямо сейчас, – говорю я и добавляю, опустив глаза в чашку с кофе: – И давай сегодня ограничимся только конвертом номер один.

– Это еще почему? – смеется Брэд. – Ты сама сказала, вы уже говорили о свадьбе. Разве это не означает, что ты влюблена?

Я беру из миски клубничину и внимательно ее разглядываю:

– Просто мне хочется… растянуть удовольствие. Маминых писем осталось так мало. – Брэд молча бросает на меня недоверчивый взгляд, а я указываю на конверт номер один: – Давай открывай его скорее.

Несколько мгновений он медлит и наконец распечатывает конверт. Прежде чем Брэд успевает спохватиться, что забыл надеть очки, я нахожу их на дальнем конце стола и протягиваю ему. Он расплывается в улыбке:

– Мы с тобой здорово сработались. Настоящая команда.

– Да, – киваю я, чувствуя, как все струны моей души натянуты.

Мы бы могли стать прекрасной командой, если бы не… Господи, сколько можно изводиться этими «если»! – тут же одергиваю я себя. Мы с Гербертом практически помолвлены.

Брэд начинает читать:

– «Дорогая Бретт! Однажды Микеланджело спросили, как ему удалось создать восхитительную статую Давида. Он ответил: я ничего не создавал. Давид был здесь, в этой глыбе мрамора. Я просто отсек все лишнее. Надеюсь, в эти месяцы тебе тоже удалось отсечь все лишнее, все то, что скрывало твое истинное „я“. Надеюсь, я немного помогла тебе в этом. Ты стала мамой, моя девочка! Я всегда знала, ты создана для материнства. И я счастлива, что с моей помощью ты осуществила свое предназначение. Несомненно, материнство многое изменит в твоей жизни. Тебя ожидают трудности, разочарования, восторги. А самое главное, тебя ожидает счастье. Счастье, которого ты никогда не узнала бы, откажись ты от этой чудесной роли, которую возложила на нас природа. Где-то я слышала слова, которые показались мне очень верными: „Цель матери состоит не в том, чтобы растить ребенка, а в том, чтобы вырастить взрослого человека“. Я уверена, ты талантливый скульптор и сумеешь вылепить из своего ребенка замечательного человека. Уверена, ты всегда будешь помнить о том, что мы должны учить наших детей не только твердости и выносливости, но и доброте. Более надежного способа сделать этот мир добрее не существует. А теперь осуши слезы и улыбнись. Твоему ребенку очень повезло с мамой. Если рай существует и я пребываю в нем сейчас, если Бог наградил меня крыльями, обещаю следить за ней с небес и ограждать от всех бед.

Люблю вас обеих так сильно, что это невозможно выразить. Мама».

Брэд забирает у меня платок, насквозь промокший от слез, и протягивает чистую салфетку, потом встает, подходит ко мне и кладет руку на плечо.

– Господи, как жаль, что Остин никогда ее не узнает! – всхлипываю я.

– Узнает, – возражает Брэд.

Он прав. Я расскажу Остин о своей удивительной маме. И об ее удивительной маме тоже.

Я сморкаюсь и смотрю на Брэда:

– Она знала, что у меня будет дочка. Ты заметил? – Я беру письмо и читаю: – «…обещаю следить за ней с небес и ограждать от всех бед». Как она могла знать заранее?

– Никак, – пожимает плечами Брэд. – Думаю, это случайное совпадение.

– Нет, – качаю я головой. – Она знала. Знала, что у меня будет девочка. И я чувствую, именно она помогла мне стать мамой Остин Элизабет. Она смягчила сердце Джин.

– Тебе виднее. – Брэд откладывает письмо и отпивает кофе из своей чашки. – Как ты думаешь, она была бы рада за тебя, знай она Герберта?

– Конечно! – уверенно восклицаю я, но сердце мое по непонятной причине сжимается. Руди подходит ко мне, и я чешу его за ухом. – Герберт – именно тот мужчина, которого хотела видеть рядом со мной мама. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, – пожимает плечами Брэд. – Просто пришло на язык. Я ведь встречался с доктором Мойером один-единственный раз. Ты лучше меня знаешь, что он за человек.

– Превосходный человек! Лучше не бывает!

– О, я в этом не сомневаюсь. Только… – Он осекается.

– Слушай, Мидар, не темни. Говори, что хотел сказать…

Он смотрит мне прямо в глаза:

– Я… я только хотел сказать… что не всякий превосходный человек подходит тебе как муж.

Господи, он это заметил! Небольшую рябь на безмятежной поверхности моего счастья. Рябь, на которую я старательно не обращаю внимания, надеясь, что она исчезнет сама собой. Пустяк, о котором я не рассказываю ни Шелли, ни Кэрри. Потому что не хочу, чтобы кто-нибудь усомнился в моей любви к Герберту. Я люблю Герберта… то есть я сумею его полюбить…

– На что ты намекаешь? – спрашиваю я нарочито беззаботным тоном.

Брэд отодвигает миску с клубникой и подается вперед:

– Ты счастлива, Б. Б.? Ты и в самом деле так счастлива, что готова перепрыгнуть через луну?

Я встаю, подхожу к раковине и начинаю мыть чашку. Помимо Герберта, в моей жизни появилось столько поводов для счастья. Остин, новая работа, новые друзья…

– Ты даже не представляешь, как я счастлива! – говорю я, повернувшись к нему.

Несколько мгновений Брэд буравит меня взглядом, потом вскидывает руки, словно сдаваясь:

– Рад слышать. Прости мои глупые сомнения. Конечно, Герберт – превосходный человек.

На следующий день, в воскресенье, шестого мая, Остин, весом четыре фунта двенадцать унций, в розовом конверте, подаренном тетей Кэтрин, прибывает домой. Утром у нас с Гербертом завязывается целая баталия. Он считает, что мы с дочерью должны вернуться на Астор-стрит, но я и слышать об этом не хочу. Сейчас наш дом в Пилсене. Кроме того, Селина и Бланка будут безутешны. Они уже целый месяц умиляются фотографиям Остин, покупают ей башмачки, чепчики и игрушки. Уехать от них сейчас – это настоящее предательство.

Герберт без конца фотографирует нас: в коридоре больницы, у ее дверей, в машине. Смеясь, мы устраиваем Остин в детском креслице. Оно так велико для нее, что она того и гляди из него выскользнет. Приходится закутать ее в одеяльце.

– Похоже, ты ошиблась с размером, – усмехается Герберт.

– Вот и нет. Креслице осмотрели в больнице и, веришь ты или нет, сказали, что этот размер подходит для Остин.

Герберт, скептически пожав плечами, закрывает дверцу, поспешно обходит машину и помогает мне устроиться на сиденье рядом с Остин. Собственноручно застегивает на мне ремень безопасности, словно я тоже ребенок.

– Герберт, это слишком. Если хочешь кого-то баловать, балуй малышку, а не меня.

– Ну уж нет. Я намерен избаловать до безобразия обеих моих девочек.

Внезапно почувствовав себя пленницей, я слегка ослабляю ремень. Конечно, то, что Герберт заботится о малышке, невероятно трогательно. А что касается меня, подобная заботливость иногда кажется мне чрезмерной. Я чувствую, как кровь начинает стучать у меня в висках, и мысленно упрекаю себя за холодность и неблагодарность. Все это мои собственные проблемы, не имеющие никакого отношения к Герберту.