Кумир молодого Корбута – доктор Менгеле – тоже любил горбунов, карликов и гидроцефалов. Настолько, что после их смерти прикалывал глаза несчастных к стене своего рабочего кабинета. Совсем как энтомолог – жуков и бабочек. Коменданта Берилага так и подмывало скопировать чудную привычку главврача Аушвица, но он опасался обвинений в симпатиях к нацизму.

Виновник ЧП перестал извиваться под ударами товарищей и затих. На него тут же выплеснули полведра воды, и избиение продолжилось. Чеслав же вошел в клетку к Елене. Смерил ее с головы до ног внимательным взглядом. Девушка не опустила глаз.

– Кто здесь был? – властно спросил Корбут.

Елена вместо ответа отвернулась. Вид у нее был неприступный и вызывающий.

– Нехорошо получается, – задумчиво произнес комендант лагеря. – Я к тебе со всей душой, а ты не хочешь сотрудничать… Отвратительное поведение, подстилка кропоткинская. Придется заняться тобой раньше, чем явится муженек. Для начала займемся твоей диетой. Будешь у меня жрать все, что светится от радиации.

И тут Лена сломалась.

– Ты не сделаешь этого! – с отчаянием воскликнула она.

– Разумеется, сделаю, – широко улыбнулся Корбут, почувствовав долгожданную слабину. – А почему мы так боимся радиации? – ласково спросил он, заглядывая Елене прямо в душу. – Почему такая молодая здоровая девушка у нас может бояться радиации?.. Уж не потому ли… – От восторга он даже немного осип. – Уж не потому ли…

Лена прикусила язык и молчала, кляня себя за глупость и безволие. Взгляд она уткнула в пол – лишь бы дьявол не разглядел в ее глазах страх, лишь бы не догадался, почему она так страшится облучения!

– Уж не потому ли, что ты у нас беременна? От Томского! – В голосе Корбута была слышна такая искренняя, такая настоящая радость, будто не родившийся еще младенец приходился родственником и ему самому.

– Нет! Нет! – Но сдержаться было невозможно, и в крик прорвался всхип; Лена разрыдалась.

– Поздравляю! – вдохновленно воскликнул Корбут. – А для беременных у нас особая диета! С ее помощью ты родишь Томскому чудного уродца!

– Что ты хочешь знать? – Она постаралась успокоиться.

– Только одно, с кем ты встречалась нынешней ночью?

– С мужем! – Лена снова взяла себя в руки.

– Лжешь, сучка. Твой Томский провел эту ночь в плену у фашистов. Мне пришлось приложить уйму усилий и задействовать все связи, чтобы вытащить этого недоумка из Рейха. Он не мог быть здесь! Думаю, что к тебе приходил карлик, больше некому. Я угадал?

К удивлению Чеслава, Елена вздохнула, потом насмешливо улыбнулась и заговорила стихами:

Но я приду с мечом своим.

Владеет им не гном!

Я буду вихрем грозовым,

И громом и огнем!

– Гм… Гумилев, кажется. Хочешь грома и огня? Получишь. У меня как раз появилась одна дельная мыслишка. Не стану возиться с инъекциями и зараженной пищей. Просто пропущу тебя через моих охранников. Настоящих коммунистов, которые с большим удовольствием оттянутся на предательнице.

Елена повернулась к Чеславу спиной, давая понять, что разговор закончен. Комендант вышел из клетки, переступив через ослушника, вновь потерявшего сознание.

– Хватит с него. Оттащите эту падаль в клетку. Недомерка Григория Носова ко мне в кабинет.

С охранника, теперь уже бывшего, сорвали нарукавную повязку и швырнули в ближайшую камеру. Толпа узников тут же обступила своего мучителя в надежде, что когда тот очнется, он будет готов к серьезному разговору и поймет, что означает поговорка «Отольются кошке мышкины слезки».

* * *

Когда конвоиры втолкнули Григория Носова в кабинет коменданта, Чеслав пытался выманить из-под стеллажа Шестеру. Ни уговоры, ни угрозы отшлепать на шестипалого зверька не действовали. Шестера высовывала из укрытия свою умильную мордочку, но как только хозяин наклонялся, зверек прятался. Комендант продолжал добиваться расположения капризной твари, не обращая внимания на карлика. И тут произошло то, чего Корбут никак не ожидал. Шестера шмыгнула к Григорию, потерлась о его ноги, вскочила на плечо и принялась обнюхивать лицо. Чеслав не мог перенести столь явной измены. Он прыгнул к Носову и попытался схватить ласку, но та, по традиции, хватанула хозяина за палец. Уставившись на Чеслава умными глазенками, Шестера оставалась сидеть на плече у карлика до тех пор, пока тот сам не опустил зверька на пол.

Корбуту с трудом удалось взять себя в руки.

– Как поживает твой братишка, Григорий?

– Откуда мне знать? – карлик развел руками. – Он на свободе, а я здесь.

– Какие у тебя симпатичные ручонки, – ласково произнес Корбут. – Так и просятся в одну из моих банок. Я знаю, что этот ушлый недомерок шлялся по лагерю сегодня ночью! Как пролез сюда, что вынюхивал?

– Брата я не видел больше года, – твердо ответил Носов. – А что касается банки, то меня ею не испугаешь. Лучше банка и формалин, чем такая жизнь.

Корбут пристально посмотрел на карлика. Тот не волновался и, судя по всему, не лгал.

– Банку я тебе гарантирую. А пока – пшел вон!

Оставшись один, комендант попытался отыскать Шестеру, но ее нигде не было. Дав себе слово задать зверьку хорошую трепку, чтобы раз и навсегда отучить его ластиться к посторонним, Чеслав снял с вешалки свой серый плащ. Пришло время отправляться на Дзержинскую. Чеслав не случайно решил встретиться с Томским именно там, на месте последней схватки отца с диверсантами Войковской. Там Томский встречался с профессором, оттуда сбежал. По замыслу Чеслава, проклятый анархист должен был пуститься в последнее путешествие именно с Лубянки и хорошенько прочувствовать, что в дорогу его отправляет покойный Михаил Андреевич.

Была и другая причина не пускать Томского в концентрационный лагерь. Комендант не кривил душой, когда называл Анатолия достойным противником. Он всерьез опасался, что если Томский окажется рядом с женой, силы его удесятерятся. Анархист выйдет из-под контроля и может наворотить таких дел, как это уже было с метропаровозом, что мало не покажется. Нет уж. Пусть узнает о страданиях жены по рассказам. Пусть воображение нарисует ему горькую участь Елены. Это превратит героя в тряпку. Это позволит вести его на коротком поводке. Он постарается выполнить задание, даже если к хранилищу вируса придется ползти на четвереньках. А потом умрет, осознавая, что никого не сможет спасти. Сдохнет в той самой лаборатории, которую разрушил, а умирая, будет смотреть на банку с головой своей безвинной жертвы.

* * *

Чеслав шагал по платформе станции Улица Подбельского мимо клеток с притихшими зэками. Завидев коменданта, охранники становились по стойке «смирно», выпячивали грудь, а заключенные забивались в дальние углы клеток. Они хорошо помнили случаи, когда ЧК, прохаживаясь вдоль темниц, указывал пальцем на кого-то из узников. Несчастного уводили, и больше его никто не видел. Страх стать экспонатом анатомического музея был значительно сильнее ненависти к коменданту лагеря. Корбут это знал и умело культивировал ужас, посеянный им в душах заключенных. Те из них, кому посчастливилось протянуть в Берилаге достаточно долго, хорошо помнили спектакль, устроенный Чеславом на заре его деятельности в роли начальника лагеря. Один из заключенных попытался сбежать, был задержан и уведен в рабочий кабинет Корбута. Утром следующего дня двое охранников торжественно пронесли по лагерю банку с ушами и носом ослушника. С тех пор побеги прекратились.