С этим пора что-то делать. Чувство вины сожрало ответственность и уже начало поглощать любовь к Дашке.

Вечером в тот же день с Лукой договорились найти психолога для Людмилы Георгиевны. А Славка для себя решила, что ночью попробует войти в сон и выдернуть чёртово чувство вины через подсознание, а если не выдернуть, то хотя бы притоптать.

Несколько ночей подряд Славка перестраивала сны Людмилы Георгиевны. Подходила с разных сторон. Пыталась напомнить, как хорошо им было с отцом Луки, поднимала из забвения хорошие воспоминания, но после таких снов стало только хуже. На Дашу она теперь смотрела как на помеху и чуть ли не причину краха её благополучия. Тогда Славка попыталась вытянуть все нити страха и оставить сон игрушечно-детским, временно это помогло, но через ночь подсознание выдало такой колоритный кошмар, что Славка сама испугалась: Людмила Георгиевна выбрасывала из окна вещи, а внизу стояла её семья, даже Дашка стояла на своих кривых, пока ещё не пригодных для этого ножках. Они ловили разные предметы. Собой. Кому-то прилетело в голову, кому-то в глаз. В Луку попала ложка для обуви, вонзилась в живот, а Андрей Викторович принял на себя все летящие ножи и теперь напоминал игольницу, Дашке снесло голову кастрюлей.

Славка попробовала зайти с другой стороны и сплела кошмар, в котором Людмила Георгиевна всю ночь спасала Дашу то от машины, то из морских волн, то от горячего утюга. Как ни странно, это сработало. Людмила Георгиевна встрепенулась, вспомнила, что у неё есть маленькая дочка и её нужно не просто любить, но и оберегать, и кормить.

Пока Славка сражалась с острым и ядовитым чувством вины через сны, Лука действовал классическим методом и нашёл психолога, убедил папу, что это необходимо, и теперь возлагал на хвалёного специалиста большие надежды. Славка его понимала, ему очень хотелось верить, что их семью можно спасти. И семью, и маму.

Может, помог психолог, а может, и Славка, но Людмила Георгиевна стала немного походить на прежнюю себя, хотя зависания и взгляды в пустоту не прекратились, и время от времени она остервенело стучала по клавишам, а ночью во сне поджигала рояли. Битва с оглушающим чувством вины пока ещё не закончилась, но Славка не сдавалась и каждую ночь выходила в кошмары Людмилы Георгиевны, как на работу.

В середине декабря Малика наконец-то собралась в гости к Зофье. Волновалась, спрашивала, что принято дарить ведьме и чем расплачиваться за гадание.

— Мой отец брал деньгами. Вот так банально. А твоя мама не потребует мою печень или глаз Кирилла? Тот, который чёрный?

— Возможно. Но готовь и почку.

Кирилл усмехнулся, уложил на заднее сиденье рюкзак с термосом и бутербродами.

— Если что, глаз я не отдам.

Выехали рано и к обеду уже были в Абинске. Лука очень хотел поехать с ними, но побоялся оставлять маму одну. Переживал и за Дашку. Славка пообещала, что передаст от него большой горячий привет, а из Старолисовской привезёт всяких домашних вкусняшек и его любимое крыжовенное варенье.

Впервые с начала декабря ударил мороз, точнее, морозец. Заледенил грязь, прикрыл всё ещё зелёную траву белёсой колкой манкой. Поворот в Старолисовскую Кирилл не пропустил, хотя он появился в проплешине между деревьями неожиданно, как вспышка. Заехав на мост, он обернулся к Славке.

— Хоть бы знак поставили.

— Знак есть, вон, — указала Славка. — Странно, что ты поворот увидел. Обычно неместные мимо едут. Это всё твой чёрный глаз, не иначе.

— Я за него теперь ещё больше боюсь, — Кирилл картинно закрыл пол-лица ладонью и изобразил испуг.

По деревне ехали медленно, Малика, прилипнув к окну, разглядывала дома и деревья, выворачивала шею, провожая взглядом старолисовцев. Чуть ли не в каждом дворе сгребали листья и палили костры. По улицам полз горьковатый дымный туман. Удивительно обильно цвели палисадники, опушённые мелкими астрами всех оттенков.

— Такое ощущение, что тут ещё осень, смотри, засахаренные в инее пушистые одуванчики, а трава вообще зелёная. А цветов сколько!

Кирилл притормозил на площади, Малика выбежала, забросила в колодец желаний горсть монет и сразу же вернулась обратно.

Славка усмехнулась.

— Быстро ты.

— Так я ещё дома всё придумала и за Эдьку, и за себя.

Проехали ещё несколько улиц и вырулили на подмороженную грунтовку с застывшими грязевыми кратерами. Слева вдаль уходили ряды виноградников, на голых кустах то тут то там висели гроздья фиолетового, почти чёрного винограда. Справа монолитной громадой, похожей на восставшее цунами, темнел мрачный лес, частично голый, частично жёлтый, но большей частью изумрудно-пушистый, благодаря мху и хвойным деревьям. Пахло особенно остро: дымом, сырой землёй и терпкой древесной смолой.

Малика отцепила взгляд от почерневших неубранных стеблей подсолнухов.

— Ты маме сказала, что мы приедем?

— Да, позавчера звонила тёте Луки. Она местный почтальон. Должна была сегодня предупредить, — Славка взволнованно сжала коленями сложенные ладони, — ей очень хотелось, чтобы Малика понравилась маме, а мама Малике. Зофья обожала необычных людей, ярких, неординарных, неудобных и вывернутых талантами наружу. Она как-то сказала, что за талант готова человеку простить всё что угодно, даже убийство, если того требует искусство. Славка тогда была маленькая, но почему-то эту страшную фразу запомнила, будто мама призналась, что закопала парочку невежд, не оценивших должным образом акварели или сонеты.

Кирилл объехал очередную чуть заиндевевшую грязевую яму и бросил взгляд на Славку.

— Как ты в школу добиралась? У вас же есть школа?

— Есть. Когда сильно развозило дорогу, я дома сидела, а так обычно в сапогах. Тут у всех есть резиновые сапоги — основное средство передвижения. А ещё на лодке, если идти через лес по мерцающим тропкам, то ближе и не грязно.

— А чёрная кошка у вас есть?

— Индюк есть, кстати, чёрный.

— Ну, конечно! Какая кошка, если можно завести индюка? Его же потом съесть можно.

— Кошку тоже можно съесть.

Малика на секунду застыла, а потом рассмеялась.

— Эдька, поворачивай обратно. Что-то мне уже не хочется в логово ведьмы.

Зофья встречала их у дуба, накинув на плечи яркий шерстяной платок. Славка выбралась из машины, не дожидаясь её полной остановки, и бросилась к маме. Стиснув в объятиях, уткнулась носом в холодные гладкие волосы и затихла.

Зофья погладила её по спине и поцеловала в висок.

— Нэпави́н моя приехала, — она отстранилась и оглядела гостей, — проходите.

Ведьма усадила их за стол в маленькой кухоньке и, перебрав баночки на полке, поставила чайник на плиту. Напоила чаем с крыжовенным вареньем и только тогда завела беседу. Говорила мало, больше слушала и рассматривала диковинных гостей. Славка ёрзала на табуретке, то и