Она тем временем прижимает к себе мальчика, пытаясь заставить его повторять за ней звуки.

– Он уже начал говорить? – интересуется дочь.

– Пока нет. Это случится не раньше чем через несколько месяцев.

Она опускает голову к Элайдже и возвращается к своему занятию.

– Можешь сказать «папа»?

Племянник ударяет ее ножкой в живот и принимается раскачиваться у нее на руках, бессмысленно агукая. Затем, ко всеобщему изумлению, он вторит за Кларой, произнеся слово так четко, что мы все неподвижно застываем, не веря своим ушам.

– Он что, сейчас сказал?.. – спрашивает Джонас.

– Мне кажется, да, – кивает дочь.

Гордый отец садится ближе к ней и наклоняется над сыном. Тот еще слишком мал, чтобы осознанно повторять звуки, но я тоже придвигаюсь, на случай если это снова произойдет.

Клара повторяет то же слово снова и снова, пытаясь заставить Элайджу подражать ей. Но он только смеется и невнятно лепечет. Я понимаю, что это была простая случайность, но по времени она совпала идеально.

Клара наклоняет младенца так, чтобы он смотрел на Джонаса.

– Это твой папа, вон там, – показывает она.

Не знаю уж, из-за сказанной фразы про отцовство или из-за первого слова сына, но глаза Джонаса наполняются влагой.

Увидев, как по его щеке скатывается слеза, я тоже начинаю плакать.

Клара переводит взгляд с меня на отца младенца и обратно, а потом комментирует:

– Отлично. А я-то была уверена, что с рыданиями покончено.

И начинает реветь сама.

Я смотрю, как она играет с Элайджей, улыбаясь сквозь слезы. Затем случается нечто совершенно неожиданное: дочь вздыхает и опускает голову Джонасу на плечо.

Для нее, возможно, это не кажется чем-то особенным, но для меня это значит многое. Ее жест стоит большего, чем какие-либо слова.

Таким образом она выражает сожаление о том, как поступил с ним Крис. Сожаление, что винила в произошедшем нас.

Я рыдаю еще сильнее. Думаю, как и Джонас, потому что, стоит Кларе поднять голову, как он отворачивается, стараясь скрыть свои чувства.

Из нас четверых спокоен только Элайджа.

– Ого, – произносит его отец, медленно выдыхая. Затем вытирает глаза рубашкой. – Мы такие ранимые.

– Ранимее не придумаешь, – соглашается дочь.

Мы трое сидим рядом какое-то время, играя с ребенком и улыбаясь при виде рожиц, которые он корчит. И отвечая на его заливистый смех. И безуспешно пытаясь заставить его еще раз произнести слово «папа».

– Что ты собираешься рассказать Элайдже обо всем этом? – интересуется Клара.

– Правду, – отвечает Джонас.

– Хорошо, – кивает она. – Правда – это всегда наилучший выбор. – Она поднимает мальчика и целует его в лобик. – Всегда хотела младшего братика. Может, я и имела в виду более традиционный способ, но так тоже сгодится.

Мне нравится, что ей хватает зрелости отделить причину появления на свет Элайджи от своей любви к нему. Отвращение – слишком тяжкая ноша для маленького ребенка.

Последние двадцать четыре часа я так горжусь дочерью. Я безумно счастлива наблюдать, как она справляется со свалившимися на нее новостями по-взрослому благородно.

Племянник зевает, и Джонас начинает собирать вещи, чтобы ехать домой. Я помогаю ему, но, когда мы прощаемся у порога, становится неловко. Мне так хочется проводить его, но я не знаю, как Клара это воспримет.

Заметно, что Джонасу не терпится меня поцеловать, но он останавливается, глядя на нее.

– Доброй ночи, – шепчет он, моргая, словно сама мысль уйти, не коснувшись меня, невыносима, ведь ему слишком часто приходилось так поступать раньше.

– О-о, да ладно вам, – раздраженно произносит Клара, почувствовав нашу неловкость. – Это странно, ну да все равно, я переживу.

На наших лицах немедленно появляется облегчение, и я решаю проводить Салливанов, раз уж мы получили благословение.

Усадив сына в кресло, Джонас захлопывает дверцу, обхватывает меня за талию и прижимает спиной к автомобилю. А затем целует в щеку.

Ощущая его объятия, я испытываю облегчение. В последние несколько дней так много вещей могли пойти по неверному пути, но этого не произошло. Возможно, благодаря Кларе. Или Джонасу. Или всем нам сразу. Я не знаю.

– Она потрясающая, – произносит любимый.

– Да, это точно. Я иногда забываю, как тяжело быть подростком. Особенно в ее ситуации. Постоянно недооцениваю силу воздействия гормонов и эмоций, свойственных ее возрасту, на поведение.

– Ты проявила невероятное терпение за прошедшие месяцы.

– Ты так считаешь? – Комплимент заставляет меня горько рассмеяться. – А вот мне кажется, что я пару раз вышла из себя.

– Остается лишь надеяться, что я буду хоть наполовину таким же отличным родителем, как ты, Морган.

– Ты воспитываешь ребенка, которому не приходишься биологическим родственником. Это уже дает тебе фору.

Джонас немного отодвигается, чтобы лучше видеть меня.

– Мне так нравится, когда ты делаешь комплименты моим родительским качествам. Ужасно сексуально.

– Я тоже так думаю. То, что ты такой замечательный отец, привлекает меня в тебе больше всего.

– Мы оба такие странные, – комментирует он.

– Знаю.

Джонас переплетает наши пальцы и заводит руки мне за спину, упирая их в дверцу машины. Потом снова целует в щеку.

– Можно кое-что спросить? – Он легко проводит губами по моей коже, пока не добирается до рта. Я киваю. Тогда он отстраняется, но лишь настолько, чтобы мы могли смотреть друг другу в глаза. – Ты согласишься быть моей девушкой?

– А что, парни до сих пор так делают? – недоверчиво смеюсь я. – Официально просят стать подружкой?

– Не знаю, – пожимает плечами Джонас. – Но я чертовски долго мечтал задать этот вопрос, так что порадуй меня и скажи «да».

– Тогда да, черт возьми! – Я наклоняюсь и прижимаюсь к его губам.

Он выпускает мои пальцы и поднимает руки, чтобы обхватить ладонями мое лицо.

– Я так хочу тебя поцеловать, но если я сейчас увлекусь, то уже не смогу остановиться. А мне бы не хотелось, чтобы Клара подумала, будто мы тут занимаемся чем-то непристойным.

– Но так и есть.

– Да, но для нее это до сих пор в новинку. – Он наклоняется и очень быстро и нежно меня целует. – Возвращайся и веди себя естественно.

Я лишь ухмыляюсь, обвиваю руками его шею и привлекаю к себе. Наши губы и языки встречаются, и Джонас с силой прижимает меня к машине. Мы целуемся минуту. Затем другую.