Но Жозефина, не обращая на него внимания, повернулась ко мне:

— Я все собиралась рассказать тебе, правда собиралась. Просто не знала, с чего начать.

Бледность уже исчезла с ее лица, сменившись ярким румянцем, и я практически впервые со дня своего приезда вдруг почувствовала в ней ту прежнюю печальную, неуклюжую, неразговорчивую Жозефину, какой она была восемь лет назад; ту, что крала у меня с прилавка шоколадки просто потому, что не могла удержаться.

Меня вдруг буквально захлестнула волна печали. Что же с ней случилось, с Жозефиной Бонне, лелеявшей такие великие, такие смелые планы и мечты? Мне казалось, я вырвала ее из лап Поля-Мари. Но теперь вдруг выясняется, что она так и осталась его узницей. Что же все-таки случилось? И нет ли в том моей вины?

Жозефина быстро на меня глянула и сказала:

— Давай пройдемся. Мне что-то вдруг захотелось подышать свежим воздухом.

Поль усмехнулся и закурил еще одну сигарету.

— Иди, иди, оправдывайся.

Следом за Жозефиной я вышла на улицу, но сразу начинать разговор ей явно не хотелось, и мы просто прошлись немного — мимо церкви, через площадь и вниз по вымощенной булыжником улице к реке. Но когда мы вышли на мост, она остановилась и, облокотившись о парапет, стала смотреть на воду. Бешеный поток под нами цветом напоминал чай с молоком.

— Вианн, мне так жаль… — начала она.

Я посмотрела на нее.

— Ты не виновата. Это же я отсюда уехала. И оставила вас обоих. С моей стороны это был чистый эгоизм. Ну и чего, собственно, можно было ожидать?

— Я не понимаю… — Вид у нее был крайне сму-щенный.

— Я знаю насчет Пилу, — сказала я.

Она смотрела на меня и явно ничего не понимала:

— Насчет Пилу?

Я улыбнулась.

— Пилу — чудесный мальчик, Жозефина. И ты совершенно справедливо гордишься им. Я бы тоже гордилась. А что касается его отца…

Ее лицо исказилось.

— Пожалуйста, не надо…

Я положила руку ей на плечо.

— Да все нормально. Ты не сделала ничего плохого. Во всем виновата я. Это же я вас свела. А сама взяла и уехала. Да и потом, когда Ру приехал в Париж, я решила не обращать внимания ни на что, хотя все говорило…

Жозефина как-то странно на меня посмотрела и переспросила:

— Ру?

— Но… разве ты не его имела в виду? — удивилась я. — Ты ведь хотела мне признаться, что Ру — отец Пилу, так?

Она покачала головой:

— Нет. На самом деле все гораздо хуже.

«Хуже? Куда уж хуже?» — подумала я.

Она села на парапет.

— Я правда хотела тебе рассказать. Но все никак не могла придумать, как это сделать. Ты так мной гордилась — тем, на что я решилась тогда: оставила мужа, взяла кафе в свои руки. Но ведь я в конце концов так и не сумела догнать тот поезд…

— Зато у тебя есть Пилу, — напомнила я ей.

Жозефина улыбнулась.

— Да. Пилу. И все это время я лгала ему, потому что правда была для меня невыносима. И точно так же я лгала тебе, Вианн, потому что мне хотелось, чтобы ты думала, будто я все-таки добилась в своей жизни чего-то большего…

Я хотела возразить, но она остановила меня.

— Пожалуйста, Вианн, дай мне договорить. Я так хотела, чтобы ты мной гордилась. И чтобы Ру тоже мной гордился. В мечтах я была в точности такой, как ты, — этаким свободным духом, который летит куда хочет. Никаких связей, никакой семьи. Поль уехал. Ты тоже покинула Ланскне, и я вовсю строила планы об отъезде, но тут вдруг обнаружила, что беременна. — Жозефина умолкла, и на лице у нее появилось какое-то странное выражение: нежность, смешанная с горькой печалью. — Сперва я просто поверить не могла. Я ведь думала, что не могу иметь детей. Мы с Полем так долго пытались завести ребенка, и вдруг, стоило ему уйти из дома… — Она пожала плечами. — Более неудачного времени и придумать было нельзя. Я же совершенно готова была уехать. Но Ру убедил меня остаться — по крайней мере, до рождения ребенка. А потом, когда я его увидела…

— Ты в него влюбилась.

Она улыбнулась.

— Да, так и было. Влюбилась. А потом, когда Пилу подрос и начал задавать вопросы об отце, я стала ему врать: рассказывала, что его отец — пират, моряк, солдат, авантюрист, да кто угодно, только не Поль Мюска, только не тот жалкий трус, который избивал жену, но сразу сбежал, стоило ей против него восстать!

Я так и уставилась на нее.

— Поль-Мари? — с недоверием промолвила я. — Так это он — отец Пилу? Но я думала, что вы с Ру были…

Она покачала головой.

— Нет. Этого так и не произошло. Хотя могло бы произойти, если бы все сложилось иначе. Но мы с ним были и остались только друзьями. По-моему, он уже тогда был твоим. Но когда Поль-Мари вернулся и обнаружил, что Ру все еще здесь, а я беременна…

— Ты позволила Полю думать, что это не его ребенок? — спросила я.

Она кивнула.

— Я не могла сказать ему правду, это было выше моих сил. Ведь он ни за что не отпустил бы меня, если б узнал. Он такой. Когда он вернулся, я была на восьмом месяце, и пришлось… Ах, Вианн, это было так отвратительно!

— Могу себе представить.

Да, я легко могла себе это представить: Поль-Мари с багровым от ярости лицом; Ру, пытающийся защитить Жозефину, и она, цепляющаяся за последнюю соломинку в надежде спастись. Поль, разумеется, был пьян и весьма агрессивен, и он наверняка настаивал на своих правах — на определенной доле доходов, которые дает кафе, на том имуществе, которое он бросил, когда бежал из Ланскне. Он, безусловно, и не сомневался, что Ру — отец ребенка Жозефины, а она позволила ему принять это на веру и не предпринимала ни малейших попыток сказать правду.

— И что же случилось потом? — спросила я.

— Все как обычно. Поль вдребезги разнес бар, страшно ругался, обзывал меня по-всякому, потом сел на свой мотороллер и уехал. А вскоре явилась полиция и сообщила мне, что он попал в аварию.

Поля отвезли в больницу. Ближе, чем Жозефина, родни у него не было. А когда она узнала, что он никогда больше не сможет ходить, то позволила ему вернуться домой. Как же иначе она могла поступить? Она же понимала, что это отчасти и ее вина. Это ее ложь привела в движение целую цепь событий, которые для Поля-Мари закончились столь плачевно; вот почему она не смогла уйти от ответственности, но правды ему так никогда и не сказала. Тем более у него не было ни работы, ни сбережений. Жозефина выделила ему отдельную комнату в кафе «Маро» и открыла постоянный счет в баре. В глубине души она все еще слабо надеялась, что со временем Поль-Мари встанет на ноги, но этого так и не произошло. И в этом она тоже винила себя. Так промелькнули эти восемь лет, и они продолжали жить вместе, сцепленные друг с другом обстоятельствами и ложью, которая с каждым днем все росла. Бедный Поль-Мари! Бедная Жозефина!