Несса может быть символом того талмудического чувства закона, следование и стояние перед которым было описано Раши.

Еврейская герменевтика, говоря в общем, изучает то, как человек способен действовать и мыслить самостоятельно, чтобы не находиться в подчинении у авторитета. Отсюда иудаистская культура комментария, где каждый учится действию понимания, понимающему действию. Любой открыт перед законом как перед миром, в котором его зависимость трансформируется в возможность самостоятельного видения, герменевтический акт любого лица всегда открыт и свободен, священный текст все оставляет в движении, в бесконечном движении к пониманию, которое не может быть окончательным, а всегда остается только как акт и как действие. В этом любопытное сходство мокедовского эксперимента и традиции; возможно, что подобное сходство тоже является одним из энигматических свойств такого письма. Так или иначе, письмо всегда стоит дороже текста.

Повторим: Несс – бунтарь, Несс – одиночка, Несс – трансгрессор, в каком-то смысле, даже пророк батаевского типа, то есть человек оголенный до предела, растворенный в вопле развергшегося безумия, и тот, кто сумел превратить собственную чувственность в гносеологическую технику или просто в способ прорыва на территорию лишенного власти смысла. Или, по-другому, сам Несс является чистым актом письма, который всеми силами пытается совершить автор, и не столько совершить, сколько войти в него, задержаться в нем, стать плотью действия, что не имеет ни последствий, ни остатка. Такое действие ниспровергает время – нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего – время существует там, где есть зазор между актом и значением, у мокедовского Несса этого нет, в жизни героя-фетиша сам акт есть значение, смысл любого поступка редуцирован к ощущению его тотальной невозможности, невоспроизводимости, потому как, строго говоря, поступок не произошел и действие не случилось, а то, что произошло, оказалось не более, чем фантазматической реальностью настоящего.

Уничтожение зазора между актом и значением оказывается самой болезненной процедурой, которая может встретиться на пути чтения этих текстов. Но процедура необходимая. Автор четко осознает тот факт, что для того, чтобы вырваться за пределы инцестуозного круга – пересечь зоны всеобщего господства текста – необходимо стяжение дистанции между актом и значением, так как именно эта дистанция, такой метафизический разрыв, удерживает наше сознание внутри дискурса подчинения и зависимости от ирреального желания господина.

Желание господина всегда умещается в пространстве между актом и значением, оно всегда имеет смысл для акта действия, проще говоря, оно всегда значимо, но никогда не ощущаемо – впрочем, сокровенный смысл господина заключается именно в увеличении дистанции между актом и значением, в замещении ощущения смыслом. В своем эксперименте Мокед пытается найти противоядие этому, он не увеличивает разрыв между ними, а сближает расстояние между одним и другим, трансформируя риторическую ткань литературы в технику самого письма. После такой трансформации любая риторика выглядит абсурдно, она выставлена напоказ и разоблачена как противное и мешающее телесному освоению природы письма.

Рубаха Несса и есть как раз такая мутированная риторическая фигура. Вместо конвенционального значения, которое она должна иметь: показать защищенность героя, его силу или слабость, красоту или гротесковость ситуации и прочее, она сближает его с телом, ее присутствие на нем раздевает Несса, вводит его в архитектуру непознаваемого пространства, Несс не знает, где он и куда он идет, он не знает, кто его посылает и зачем. Стремление надеть рубаху, почувствовать ее ткань означает эротическое освобождение его телесности от давления среды смысла, бегство от господства каких бы то ни было означающих структур.

Проведем любопытную параллель. В фильме Паоло Пазолини «Теорема» (1968), в одном из последних кадров, герой, Паоло, раздевается догола для того, чтобы освободиться от данной ему власти. У Пазолини эротическое освобождение осуществляется через раздевание. Чтобы освободиться от власти, выйти из-под контроля знаковой системы, нужно раздеться, но это не означает, однако, что голый герой находится вне всякой системы господства. Одежда – это способ скрыть дискурс сокровенного желания, способ понравиться и уцелеть, когда ничего другого не осталось. Или: удачно вписаться в систему власти, чтобы остаться незаметным, слиться с универсумом, превратиться в фигуру удобную для истины, но для этого необходимо следовать моде, хорошо зарабатывать и быть послушным.

Истина никогда не меняет своего костюма. Рукава ее одежды всегда длиннее рук, пальцев не видно, а голос согрет мягкой тканью рубашки из стопроцентного хлопка. Раздеть истину означало бы ее потерять, или никогда не увидеть – не уничтожить (не открыть, как мы часто говорим, прибегая к метафорическому – чуть было не сказал «метафизическому» языку), то есть раздевание, в таком случае, сигнифицирует не приобретение, а потерю – нечто совсем противоположное тому, что происходит, например, в акте сексуальной идентификации.

Раздеть – значит потерять, или приобрести что-то, что совсем не ищешь. В этом скрыт известный парадокс функционирования власти. То, что кажется вполне понятным и привычным, приобретает или, скажем, одевается в другой смысл. Акт раздевания всегда означает власть, точнее, ее присутствие за твоей спиной – твой способ приобретаемости себя в поле власти, но нельзя требовать того же от нее. Раздевая, власть тебя приобретает, делает своей законной собственностью и, в то же самое время, она лишает тебя возможности обладать ею. Одеваясь, ты получаешь право пользоваться ее услугами, поправляя свой галстук перед зеркалом, ты подтверждаешь свою заключенность в метафору господства, свое неотъемлемое право всегда предстать в голом виде в момент террора.

Риторика террора, всегда проживающая на территории метафизики, свидетельствует: человек и власть никогда не смогут соблюсти синхронность в раздевании и одевании. Власть – это то, что одето, переплетено и выучено наизусть.

Хорошо одеваться это значит ничего не иметь, быть всегда наготове и побаиваться собственных сновидений, вытирать пот со лба после тяжелого сна, любить, избегая заглядываний в твои окна. И если ты понимаешь архитектуру, она приносит тебе спокойствие и уверенность в том, что твой платяной шкаф, занявший противоположное место от кровати, хранит костюм, в котором все предусмотрено, он есть твой единственный способ вписаться в архитектуру всеобщего места: брюки, жилет, пиджак с одной пуговицей, но не по недосмотру, а, скорее, по необходимости, чтобы в любое мгновение механическое движение руки смогло бы привести тебя к основанию твоего тела.

Вдыхать и верить

Уже несколько лет в Европе все пакеты сигарет продаются только с надписями, упреждающими об опасности курения: «Вы умрете от рака легких», «Ваше либидо станет слабым», «Вы понизите силу ваших сперматозоидов», «Вы сделаете своих детей больными», «Курение убивает» и т. п. В большинстве своем все эти сообщения эсхатологичны, они говорят о том, что будет; их авторы, осознанно