– И не смотри. Только сам не смотри на меня после…

Рыбацкий мешок пах водорослями и морем, царапал кожу, пугал змей. Змеи поняли, что она задумала, и силились порвать крепкую ткань. Змеи не хотели умирать в пахнущей затхлостью темноте. Змеи вообще не хотели умирать.

– Вы не умрете. – Никс погладила их сквозь грубую ткань, закрыла глаза. – Мы наконец просто обретем покой. Я готова, любимый. Пусть не дрогнет твоя рука…

…Она почти не почувствовала боли. Просто мир кувыркнулся несколько раз, просто зажмуренные глаза широко открылись, а змеи обрели каменную твердость. Просто темнота стала не такой темной. Она могла видеть сквозь плотную ткань.

Он склонился над ней – черная, с красными сполохами отчаяния тень, поднял с земли сумку… с ней. С тем, что осталось после ее смерти. Вот только это еще не окончательная смерть! Только сейчас Никс поняла старуху! Это не смерть и не жизнь, это страшная мука не-жизни, когда невидимыми, несуществующими руками хочется разорвать кожу на лице, вырвать из глазниц глаза, избавиться от каменной тяжести змей. Но он обещал подарить ей покой. Он ведь любил ее когда-то…

Обещал. Любил. Но обманул… Сейчас, не живая и не мертвая, она была страшным, смертельным оружием для всего живого. А у него было много врагов. У богатых и влиятельных мужчин всегда много врагов. И он думает, он надеется, что она ему поможет. А пока он решил ее спрятать, надежно укрыть от чужих глаз. Надежно укрыть чужих от ее мертвых глаз.

Эту темницу в недрах острова она создала для себя сама. Она создала, а Димитрис воспользовался. На холодном каменном алтаре ее змеевласая голова смотрелась бы как произведение искусства. Если бы он снял с нее мешок. Но он не снял, он помнил ее предупреждение. Он видел, на что способна мертвая Медуза. Он оставил ее вот так, в темноте и сырости, как голову недозревшего козьего сыра. Оставил и ушел, не оборачиваясь. Он ушел, а она уже знала, что рано или поздно он вернется, чтобы превратить ее в смертоносное оружие. И когда этот момент наступит, она будет рада убивать…

У нее еще оставались силы. И море все еще слышало ее голос и ее зов. Море ворвалось в лабиринт, затопило подземную пещеру, сдернуло мешок. Теперь она могла видеть. И змеи могли плавать, ловить в воде зазевавшихся рыбешек, обращать их в мелкие, продолговатые камешки. Единственное, что не сделало море, не даровало ей свободы. Морю нравилось иметь в пленницах такую, как она, – всесильную и одновременно беспомощную…

Ее не-жизнь была похожа на глубокий сон. Иногда сон этот тревожили человеческие голоса. Иногда в ее пещеру заплывали отчаянные безумцы. Заплывали, чтобы остаться здесь навсегда. А однажды она услышала голос, который почти забыла. Звонкий девичий голос своей уже повзрослевшей дочери. Услышала голос, почуяла бурлящую в ней силу. Неконтролируемую, страшную, способную разрушить все на своем пути.

Она уже давно не была человеком, но по-прежнему оставалась матерью. И море вняло ее мольбам, а Ирина услышала тихий зов. Она вошла в лабиринт яркой лунной ночью, ночью, когда море схлынуло, осушило лабиринт, открыло проход. Она не испугалась. Почти не испугалась. Взрослая дочь смотрела в ее мертвые глаза, видела каменных змей, слышала зов. Но она была слаба. Куда сильнее любого из людей, но куда слабее своей несчастной матери. Она не вняла ее немым мольбам. Не потому, что была бессердечной, а потому, что ей не доставало сил понять. Девочка. Ее маленькая девочка, подросшая, превратившаяся в настоящую красавицу, открытая жизни среди людей. Она даже осмелилась погладить по голове одну из змей. И Никс своей не-живой кожей почувствовала тепло этой ласки.

Море быстро собрало дары, прибило к ногам Ирины сначала самоцветы и золотые побрякушки, а потом и рыбацкую сумку со следами крови. За неимением лучшего. Пусть будет так. Морю не жалко, а у ее дочерей всегда будут деньги и власть. И быть может, у них получится прожить свои жизни людьми, а не чудовищами. А она подождет. Когда-нибудь, может быть, не спустя годы, а спустя века родится дитя, достаточно сильное и достаточно смелое, чтобы исполнить ее последнюю просьбу. Она подождет. В ее не-жизни время не имеет никакого значения, а к боли и ярости она уже почти привыкла…

И вот дитя пришло. Никс почуяла ее появление даже сквозь свой сон. Почуяла и позвала. И спустила с золотых цепей древних змей, чтобы проверили, чтобы охраняли. Отчего-то ей казалось, что этой удивительной девочке угрожает опасность, и море может предать ее в любой момент так же, как предало саму Никс. Море и люди. Девочка была слепа, словно бы кто-то жестокий и бессердечный надел на ее голову плотный рыбацкий мешок, точно такой же, как некогда, много веков назад, надели на голову Никс. Но ее силы… Но ее змеи… И силы, и змеи отзывались на зов Никс. А самой Никс, возможно, впервые за всю ее долгую и мучительную не-жизнь захотелось сделать доброе дело. Нет, не одарить бессмысленными побрякушками, а дать куда более ценный подарок. Вот этой девочке. Очень скоро она войдет в лабиринт, очень скоро они увидят друг друга. К этому времени девочка уже будет знать о ней все, проживет и ее жизнь и ее не-жизнь. Девочка с любопытными змеями в волосах будет решать ее судьбу. Как решит, так и случится. Никс готова. Теперь она ко всему готова. Она оказалась не готовой лишь к тому, что девочек окажется сразу три…

Она была одновременно прекрасна и ужасна. Не живая, но и не мертвая, следящая за ними внимательно и настороженно. Каменная змеевласая голова на алтаре. Или на жертвенном камне?

Теперь Ника знала про нее все, чувствовала и ее боль и ее надежду, понимала. А что чувствовали Ксю и Юна? Они ведь тоже ее дети, силы их все еще достаточно, чтобы выдержать взгляд мертвых глаз и не окаменеть. Права была Агата: детям Медузы нечего бояться в лабиринте. Если только самих себя. Если только своих желаний…

Ксю и Юна ползали по дну пещеры, собирали драгоценности и золотые побрякушки в рыбацкие торбы, дрались и толкались. Не сверхсущества, но и не люди. Люди так себя не ведут.

Победила Ксю. Может быть, оказалась ловчее, может, коварнее и удачливее. А может, все сразу. Но ей удалось вырвать мешок из рук Юны, ей удалось завладеть сразу двумя мешками с дарами. Неслыханная удача. Наверное, такое не удавалось раньше ни одной из девушек рода Адамиди. Ксю доказала, что она лучшая из лучших. Юна ринулась следом, с воплями и проклятиями, оскальзываясь на скользких плитах лабиринта, цепляясь за остовы человеческих тел, в бешенстве отшвыривая их ногами. У такой Юны были все шансы догнать и перегнать…

Ника раскрыла свою сумку, шагнула к алтарю. Каменные змеи потянулись к ее рукам, а искривленные мучительной судорогой каменные губы сложились в подобие улыбки.

– Я дождалась, – послышалось в ее голове. – Спасибо тебе, дитя…

А море, коварное море, снова решило предать. На сей раз их обеих. Две мертвые Медузы – это всегда лучше, чем одна. Море хлынуло в лабиринт, отрезая Нике путь к отступлению…

* * *