Я мчусь еще быстрее. До двери – еще два заграждения, но у меня нет времени остановиться и перелезть через них. Я перехватываю Эллу, зажимаю ее под мышкой, отчего она вопит еще громче, но так мне проще двигаться. Вон первое заграждение. Когда я в последний раз участвовала в беге с препятствиями? Лет десять назад, на соревнованиях по легкой атлетике?

Три шага.

Два.

Я поднимаю правую ногу, отталкиваюсь левой и поджимаю ее под себя. Ступня задевает бетон, но я пролетаю над заграждением и бегу, бегу, бегу вперед.

Дверь скрежещет – металл по металлу. До пола – всего метр, из сумрака парковки наружу проникает теплый воздух, он стремится покинуть это мрачное место столь же сильно, как и я.

Последнее заграждение.

Три.

Два.

Один.

Но я совершаю рывок слишком рано.

Задеваю бетон, меня отбрасывает влево, и я лишь успеваю закрыть своим телом Эллу, когда меня швыряет на капот «мерседеса».

От силы удара у меня перехватывает дыхание.

– Не надо все усложнять, Анна.

От нехватки воздуха у меня кружится голова, в груди болит, живот сводит судорогой. Я поднимаю голову, по-прежнему лежа на капоте, – и вижу маму. Между мной и выходом.

Я сдаюсь.

Дверь парковки все еще закрывается. Металлический нижний край сейчас находится чуть ниже моей талии, выше колен, огни улицы манят меня. Еще есть время.

Но мама стоит прямо перед дверью.

И хотя ее рука дрожит и она клялась, что не умеет им пользоваться, – я не могу заставить себя не обращать внимания на блестящее черное дуло пистолета.

Как жаль, что тебя нет рядом. Иронично, да?

Ты бы знал, что мне делать.

Ты накрыл бы мою руку ладонью, заставил меня опустить оружие, направив дуло в пол. А затем ты отобрал бы у меня пистолет, и, хотя я бы накричала на тебя, чтобы ты оставил меня в покое, – как я кричала на тебя, когда ты отбирал у меня бутылку водки и говорил, что мне уже хватит, – я бы не сопротивлялась. Я бы позволила тебе отобрать у меня этот пистолет.

Я не хочу его держать. Никогда не хотела.

Это он принес оружие. Плут. Пришел за деньгами за квартиру и положил пистолет на стол. Сказал, мол, может пригодиться. Стоит две тысячи.

Он знал, что денег у меня немного. Знал, что уборка туалетов, даже в элитной частной школе, не позволяет столько зарабатывать. Знал, что все мои сбережения пошли на оплату квартиры.

Но еще он знал, что я напугана. Предложил занять мне денег – под немыслимый процент, но у меня не было другого выбора. Мне нужно было себя обезопасить.

И я заняла у него денег. Купила пистолет.

Мне стало легче оттого, что он у меня есть, хотя я никогда и не думала, что мне придется им воспользоваться. Я иногда представляла себе, что случится, если меня найдут. Представляла, как бросаюсь к комоду, распахиваю ящик, где я держала оружие. Как целюсь. И стреляю.

Моя рука дрожит.

«Это твоя дочь! И внучка! Что ты творишь?!»

Я слышу вой полицейской сирены вдали и втайне надеюсь, что он станет громче, но патрульная машина удаляется. Мне нужно, чтобы кто-нибудь меня остановил.

Как жаль, что тебя нет рядом.

Хотя, если бы ты был рядом, наверное, сейчас ты был бы мне не нужен.

Анна

Я хочу посмотреть ей в глаза, понять, дрожит ли ее рука от страха, испугана ли она не меньше, чем я. Но я не могу отвести взгляда от пистолета. Я закрываю Эллу, словно мои руки могут спасти ее от пули, и думаю, что это конец. Это последние секунды, когда я обнимаю свою дочь.

Теперь я жалею, что не начала стучать в окно машины. Что не позвала на помощь ту женщину в «фиате». Что не попыталась выбить стекло. Я могла бы сделать хоть что-то. Что угодно. Какая мать не попытается спасти свое дитя?

Много лет назад я как-то шла домой от подруги, и какой-то мужик попытался затащить меня в свою машину. Я дралась с ним, как загнанный зверь. Ударила его так сильно, что заставила отступиться. «Шлюха ё…я!» – ругнулся он и уехал.

Тогда мне даже не пришлось задумываться, что я делаю. Я просто начала его бить. Сопротивляться.

Так почему я не сопротивляюсь сейчас?

Мама указывает дулом пистолета в угол парковки.

И я иду туда.

Дело не только в пистолете. Дело в том, кто она. В том, что я словно запрограммирована быть на ее стороне. Так бывает, когда тебя предает лучший друг или вдруг бьет возлюбленный. Ты не можешь сопоставить происходящее с личностью человека, которого так хорошо знал. Намного легче сражаться с незнакомым человеком. Легче ненавидеть незнакомого человека, чем того, с кем тебя роднит кровь.

Снаружи доносится звук, напоминающий автоматную очередь. Взрывы в небе. Фейерверк. До полуночи еще час, кто-то начал отмечать наступление Нового года раньше. На парковке ни души, все жильцы дома либо в своих квартирах, либо отправились куда-то праздновать.

Дверь лифта открывается, и мы выходим в устланный ковром коридор. Квартира Марка – в торце, и когда мы проходим мимо двери его соседей, из их квартиры доносятся восторженные вопли, перекрывающие гремящие рождественские хиты. Если дверь не заперта – не открывать же каждому новому гостю, да и будут те, кто захочет выйти, – я могла бы распахнуть ее и оказаться у соседей уже через мгновение. Среди людей я буду в безопасности.

Я даже сама не осознавала, что замедлила шаг. Все мое тело напряглось перед этой последней попыткой спасти свою жизнь – спасти жизнь Эллы, – но, наверное, я чем-то выдала себя, поскольку что-то толкает меня под ребра, и маме даже не нужно ничего говорить, чтобы я поняла: она приставила к моей спине дуло пистолета.

Я иду дальше.

Квартира Марка выглядит совсем не так, как в моих воспоминаниях. Кожаный диван поцарапан, кое-где обшивка порвалась, и на подлокотнике из прорехи выглядывает синтепон. Деревянный паркет испещряют подпалины от сигарет. Мусор, оставленный предыдущими жильцами, уже убрали из кухни, но вывести запах оказалось не так просто, и от вони у меня начинает першить в горле.

Напротив дивана стоят два кресла, оба невероятно грязные, на одном видны следы краски, а на втором скомканы мягкие шерстяные пледы, которыми Марк обычно прикрывал спинки кресел.

Мы стоим посреди комнаты. Я жду, что мама прикажет мне что-то сделать или хотя бы заговорит со мной, но она молчит.

Она не знает, что делать.

Она понятия не имеет, что делать с нами теперь, когда притащила нас сюда. И почему-то осознание этого пугает меня куда больше, чем если бы у нее был какой-то конкретный план. Теперь может случиться все что угодно. Что она может натворить – неведомо.