— Вы знаете, как я к вам отношусь, Акдуалет Латипыч, но не можете требовать от меня терпения. Звонила ваша жена, и она встревожена. Однако товарищ может остаться, если нуждается в гостеприимном участии.

Я кровно обиделся за друга и принципиально поволок того прочь. Пришлось тащиться с ним на другой конец города, причем оплачивать такси из своего кармана. На прощание дружище скосил на меня глаза и угрюмо спросил:

— Ты видел, какая у Таньки родинка?

— Угу, — смиренно кивнул я.

Дуля вперил в небеса указательный палец:

— То-то! — и гордо развернувшись, нетвердо посеменил в подъезд.

Наука — творческие, дивные люди.

Нос картошкой, на носу багровая бородавка, да и ниже сплошные стигмы. Походка у нее крикливая, несуразная, смесь галопа и спортивного шага. Любительница шляпок, причем фасона начала прошлого века, морские шапочки с пером. Где берет — первейший вопрос. Оказывается, выделывает сама — модистка, нате. Вообще, надо признать, умелица… Голос гортанный, тех кто слышит впервые, пробирает небольшой испуг. Появляется всегда не вовремя: либо к ужину, либо после интенсивных процессов, когда усталость.

Самое удивительное, что у нее было немало мужчин. Причем отнюдь не последних. Замужем, впрочем, не существовала… Когда она умерла (рак), все почувствовали… э-э… кротость. Почти не произносили панегириков — а что скажешь?

Ночью в день похорон Кострову вспомнилось. Является как-то — надутая, озабоченная, неприбранная.

— Ну? — спрашивает он.

— Ты понимаешь, мне почти не приходят сны, а тут приснилось, что я русалка. И все прекрасно, отчего не побывать, однако вдруг от меня отпал хвост и возник винт. Да ладно бы. Вообрази, нос мой превратился в рулевой плавник и я им управляю, как дура. Слава богу, до якоря дело не дошло…

Она помолчала и грустно вскинула глаза:

— Что это было?

— Да забудь — напраслина.

— Нет, ты не понимаешь, каждая минута имеет значение…

Кострова всегда сопровождало чувство, что она обладает величайшей способностью — быть счастливой. И ее саму томит укор от неумения поделиться этим свойством.

Пришла Артему некая мысль. Давно и безоговорочно разделил он женское воинство на две неравные части — бабы и женщины. Баба завистлива, злобна, корыстна… ну и так далее — весьма универсальное существо. Но вот женщина? Да черт знает (именно он), что за сооружение.

Где-то Костров прочитал: «Мечта — сущность бога». В иной вещи: «Давно Кретов подметил, было неприятно смотреть, когда женщины едят. И в один спокойный момент пришла разительная мысль. Он в буквальном смысле обожествляет женщину. Натурально, в самом прямом виде. Еда — ну представьте бога жующим — и прочие вещи, — все это не должно проходить через женщину, ибо она есть одно из мерил высокого».

Улавливаете, отчего вспомнилось?… Женщина.

Приходит к Кострову как-то дочь.

— Слушай, пап, нам контрольную задали к завтрашнему дню (училась дитя в университете). Э-э… погоди, — извлекает листок, читает: — Социологическая интерпретация образа времени на основании эссе Зигмунда Баумана… — Подает эссе. — Вот. Изобрази.

Был он самую малость подшофе. Ну, стало, почитал Зигмунда, покумекал, посопел. И тюкнуло хотите вдохновением, хотите куражем (на груди присутствует — сами понимаете), — изладил довольно резво некое. Вот оно (в изрядном сокращении).

«Образ времени — какая безответственная и вожделенная категория. Уже в силу того, что знание, опыт, память и прочее составляют степень и мотивацию личного участия и самочувствия. И действительно, социологически интерпретировать образы времени (с исторической точки зрения) видится наиболее удобным, отыскивая некие отвлеченные знаки, характеризующие экономические, психологические, физиологические и иные уровни. Зигмунд Бауман выбрал четыре категории: паломник, бродяга, турист, игрок . Насущность в поэтическом оформлении идей у него очевидна, ибо надежность выбранных типажей заведомо зыбка, — стало быть, включена атрибутика персонажа, модифицирующая точку отсчета. Чрезвычайно занимателен и вполне корректен в этих координатах игрок .

Однако с точки зрения человека подвергнутого прелестям диспропорций, кои формирует исторический момент, как то, дерзостные и не всякому доступные проявления гедонизма и навязчивая обозримость оных для масс прозябающих, данные образы вряд ли устойчивы в общественном сознании.

ОХОТНИК — вот все-таки основная фигура, формирующая понятие гомо-сапиенс. Здесь проявились творческие и, следовательно, моральные начала. Образ охотника не только социообразующая величина, ибо тут вследствие физиологического статуса предопределились гендерные понятия, но сквозной эволюционный фактор, потому что субъект олицетворяет в развитии оружие, как базовый атрибут реализации идеального сознания.

ВОИН — следующий образ времени. Обладатель оружия, как созидатель, собственник, защитник. Как представитель социума, субъект веры, традиций, архетипа и, стало быть, современник, ибо он — средство и предмет эволюции.

РЫЦАРЬ — предтеча таких понятий как личность, индивидуум. Возвышение, пусть условное, женщины — первый шаг к индивидуализму. Ни вера, ни Христос не стали созидательными актами, потому что были общественным договором, реализацией потребности через норму, закон. Обожествление женщины шло от излишества воображения. Идеализация породила искусство… Рыцарь — предвестник современной цивилизации. Поскольку ее самое очевидное проявление — потребность индивида в самореализации. Любовь в современном варианте — порождение возможности поэтизировать, обнародовать и тиражировать персональное самочувствие и поведение в обусловленных физиологией обстоятельствах. Понятие любовь — это игра мысли на ограниченном пространстве, где нет необходимости в правилах, ибо они от разума не зависят.

И, наконец — ПРОИЗВОДИТЕЛЬ. Квинтэссенция идеального, как способа действительности. Производитель формирует и разлагает, созидает и разрушает. Производитель поставил под сомнение саму эволюцию. Революция — суть не антипод эволюции, это качественная категория, которую придумал и воплотил производитель. Прогресс — вот антипод эволюции. Прогресс как порождение производителя — есть конец, за ним ничего нет. Таким образом, сие — непогрешимый модус образа времени».

На другой день, вспомнив задачу, Артем сунулся почитать. Заметьте, совершенно трезвый. Смеялся: ну, пифия. И затосковал: а действительно, каков образ нынешнего времени? И вы знаете, наткнулся. Именно не герой, а образ… А сподобился благодаря воспоминанию.

Ехал он как-то в автобусе. Через проход сидят папаша, усталый, неприметный мужик, и дочка. Отец снул, молчалив, очевидно затюкан жизнью. Дочь — неумолчная живая девчушка лет двенадцати. Она трещит, папа, думая о чем-то своем, изредка угукает, либо задает автоматические вопросы, имитирующие внимание к потокам чада. Пассажиры самодостаточны.