ноябре происходили выборы в Учредительное собрание, усиленно подготовлявшиеся временными правителями в первые же дни «естественного перехода власти» в их руки (как назывались февральские события в отличие от «октябрьской большевистской революции»); а в конце декабря чрезвычайная следственная комиссия вновь заговорила о сановниках старого режима и в числе дел выдвинула судебное разбирательство преступлений графа Фредерикса, генерала Спиридовича и моих. По-видимому, Муравьев старался выслужиться перед новым начальством, но почему-то его предложение перевести дела комиссии в Москву в то время принято не было.

Жизнь становилась все труднее и труднее, а главное — голоднее. Широковещательные принципы коммунистических начал стали вводиться путем упразднения частной торговли, лишения столицы подвоза продуктов и преследования продавцов нового типа — мешочников. Мероприятия так называемого правительства — «совнаркома» (совета народных комиссаров) привели к полному обесценению в глазах народонаселения денежных знаков и повлекли за собою возврат к допотопному виду торговли — меновому.

Крестьянские избы поставщиков картофеля, муки и пр. стали постепенно наполняться художественной мебелью, картинами, роялями, бронзой, коврами, богатой посудой; а члены крестьянских семейств, продолжая по-прежнему презирать мытье и необходимое для него мыло, стали украшать себя эгретами (называя эти пучки перьев «распри»), шарфами и всякими другими атрибутами элегантных дам, которые теперь добывали себе средства к жизни продажей мелочей и подаяниями прохожих на улицах столицы.

В очень скором времени достигнута была цель большевиков: бывший имущий класс и интеллигенция оказались в полнейшей нищете. Главной виновницей разгрома России можно считать нашу одураченную интеллигенцию, которая разрушила собственными руками, без какой-либо внешней катастрофы, захваченное ею наследие предков; а как велико было это наследие, можно судить по сообщаемым по радио большевиками сведениям (часто приходится слышать слова — «такая-то промышленность достигла стольких-то процентов таковой довоенного вре-334 мени»). А чтобы понять, какого расцвета достигла Россия за последние 20 лет до войны, нужно обратиться к статистике: урожай хлебов увеличился с 1892 по 1913 год на 78 %; количество рогатого скота возросло с 1895 по 1914 год на 63,5 %; добыча угля с 1891 по 1914 год увеличилась на 300 %; нефтяная промышленность — на 65 %. Одновременно государственный бюджет дал возможность увеличить ассигнования на народное образование и просвещение… Железнодорожная сеть увеличилась с 1895 по 1915 год в своем протяжении на 103 % и т. п.

Что касается моего личного бюджета, то периодически поступавшие ко мне вместо доходов сведения о моем пензенском имении давали ясную картину того, как постепенно совершался его разгром. Не обходилось и без курьезов; наиболее характерным из них был следующий: руководил дележом моего имущества между крестьянами особый комитет из местных жителей, обыкновенно избиравший своим председателем одного из инженеров, раньше служивших на хорошо оплачиваемых должностях в моем же имении. Этот комитет, признав ненадобность для рабоче-крестьянского государства тонкорунного овцеводства, постановил уничтожить первоклассное овцеводство имения (около 5 тысяч голов), в результате чего на другое же утро окрестные крестьяне набросились на овчарни и растащили ни в чем не повинных животных — часть зарезали, а часть пригнали к себе домой. В тот же день можно было видеть валявшиеся трупы загнанных тонкорунных овец.

Логика погромщиков была весьма своеобразна: в одной из конюшен конного завода стоял на пенсии мой серый выводной ирландский мерин, служивший мне все время командования лейб-гусарами. При распределении находившихся в конюшне лошадей один из погромщиков, подойдя к деннику этого коня, заявил: «Ты эфтого не трож — эфто анаральский». Но на следующий день мой любимый конь разделил участь остальных лошадей и был уведен со двора…

Городские домовладельцы, радовавшиеся, что согласно социалистическим принципам национализации подлежат только земли, были очень неприятно поражены извещением о национализации и домов. Капиталисты, продолжая владеть документами на свои капиталы, капиталов больше не видали.

Экономическая эволюция, предпринятая диктатурой пролетариата, обрадовала неимущих ненадолго: в первые дни «коммунистического рая» жизнь для восторгавшихся новым строем была, по-видимому, организована идеально; комнаты в центре города в бывших барских особняках были бесплатно предоставлены рабочим пригородных фабрик; трамвайное сообщение было даровое; пользование почтой — бесплатное; и, сверх всего, концерты и театральные представления предлагались по даровым билетам. Единственное, что совершенно отсутствовало, это были продукты питания.

В очень скором времени восторги стали утихать: в квартирах прекратилось водоснабжение и отопление; трамваи разладились настолько, что перестали ходить; почта совершенно не доставляла писем. В бывших императорских театрах публика зимой должна была сидеть в шубах, а бедные актеры замерзали на сцене; единственные существа, которым в них привольно жилось, были насекомые в несметном количестве, после каждого представления разносимые публикой по домам. И постепенно обитатели рая стали понимать, что от разорения имущих классов бедный люд ничего не выиграл, а, наоборот, сам начал переживать последствия экономической разрухи в еще более острой форме. Среди масс постепенно появлялось сознание, что коммунизм, социализм, демократизм и прочие «измы» есть нечто негодное…

5 января рабоче-крестьянская власть в оправдание своих принципов свободы разогнала Учредительное собрание. Положение делалось все более и более беспокойным, и я решил под чужим именем переехать в другой район города. Но моя конспирация в момент входа в дом потерпела полнейший крах: отворивший мне дверь швейцар зычным голосом произнес: «Здравия желаю вашему превосходительству». На мое изумление, откуда он меня знает, он ответил, что подавал соуса на гусарских обедах, на которых присутствовал Его Величество.

4

Императрица Александра Федоровна

Мы с женою получили возможность сноситься с царской семьей и, к нашему громадному счастью, даже посылать в Тобольск посылки, содержание которых обыкновенно долго обсуждалось на нашем семейном совете: с одной стороны, хотелось послать то, что могло бы доставить удовольствие, а с другой — объем посылок должен был быть очень невелик. Раз я послал государю его любимые турецкие папиросы, — конечно, не такого качества, как получавшиеся им в подарок от турецкого султана; а иногда удавалось посылать веши. Писем писать я не решался, не имея твердой уверенности в том, что они не будут перехвачены. Жена была смелее и изредка писала императрице. В уцелевших у нас бумагах сохранилось письмо императрицы к моей жене от 2 марта, которое и привожу здесь, давая в скобках некоторые пояснения:

«2/15 марта 1918 г.

Милая Нини,

самое сердечное спасибо за хорошее письмо — так обрадована была наконец иметь от вас всех известия. Надеюсь, что мадам Зизи