– Но тебе же сказали, что тебя освободят?

Торекул махнул рукой в сторону переводчика и заговорил с ледяным лицом:

– Эти солдаты ворвались в мой лагерь, убили троих моих людей.

Уилл вздрогнул.

– Они мне говорят, – продолжал Торекул, – что со мной хочет поговорить знаменитый пророк неверных, а потом меня освободят.

Он сурово посмотрел на Уилла.

– Имамы учат, что ты не истинный пророк. Это одна из немногих вещей, в которых согласны все течения ислама. Они говорят, что ты лжешь в каждом слове, что ты исчадие дьявола, сеющее семена зла в умах и сердцах людей.

– Так что, – сказал он, – можешь мне врать что хочешь.

Торекул сплюнул, и удар плевка оземь был отчетливо слышен.

– Я буду тебя слушать, потом откажу тебе, эти солдаты меня убьют. Это, видимо, воля Бога, и какой же у меня выбор, кроме как ее принять?

– Воля Бога, – повторил Уилл. – О его воле мне известно больше, чем мне хотелось бы.

Он перестал обдумывать – хуже, чем есть, он уже не сделает. Он просто заговорил:

– Я никак не связан с дьяволом, Торекул. Я просто человек. Но человек, который умеет видеть будущее, и то, что я вижу, сбывается. Слушай меня: результат голосования совета биев будет двадцать три к двенадцати за то, чтобы вернуть мечеть тебе и твоему народу. Я не знаю, когда совет вернется. Я не знаю, успеет ли он в назначенный тобой срок. Я знаю только результат: двадцать три против двенадцати в твою пользу.

Уилл подался вперед, изо всех сил стараясь смотреть собеседнику прямо в глаза.

– Я прошу тебя подождать. Если ты запустишь ракету, то подожжешь весь мир, и ты это должен знать. Но подожди возвращения биев – и ты получишь что хочешь. Даю тебе слово.

Уилл подождал, пока Торекулу переведут, и увидел, как застыло его лицо.

– Значит, – сказал он, – ты просишь сделать тебе одолжение. Интересно.

Он отвернулся, глядя за кадр. И долго, долго молчал. Уилл впился пальцами в подлокотник.

Торекул снова посмотрел на экран, на Оракула.

– Ты не понимаешь, почему я воюю. Ты ничего не знаешь обо мне, ты только хочешь, чтобы я для тебя что-то сделал. Чтобы всем вам безопасно жилось в теплых домах в теплой земле за морем.

Он шагнул вперед, к экрану, лицо его исказилось в оскале.

– Плевать мне на тебя, Оракул. Плевать мне, будешь ты жить или сдохнешь. На твоих детей мне тоже плевать, все это для меня ничего не значит. Единственное, что важно мне и моему народу, – это что происходит здесь, и здесь должен я действовать.

Так вот, как я обещал, отказываю тебе в твоей просьбе. У тебя только два выбора, лжепророк: убей меня на месте – и Меч Божий взлетит в течение часа. Сгорит весь твой мир, а я буду смеяться над вами из ада. Или отпусти меня – и рассчитывай, что я не использую свое оружие только потому, что ты меня оскорбил. Дело твое, а мне надоело ждать. У меня есть сила, и я должен ее применить в помощь моему народу.

Торекул скрестил руки на груди и, как ни невероятно, улыбнулся.

Уилл смотрел на него в молчании, пытаясь понять, какого черта он думал, будто двадцать с чем-то белых американцев смогут убедить среднеазиатского полевого командира с ядерной ракетой в чем бы то ни было. Торекул его никогда не станет слушать, никогда не поверит ни одному его слову. До чего же нагло-самоуверенно было полагать, что Оракул скажет пару слов – и бум-тарарах, счастливый конец. Сайт пока что о нем заботился – сохранял в живых, защищал от президентов и психов в ландромате, от бабки-киллера, и он просто не мог себе представить, что это вдруг не сработает.

Но не сработало, и не должно было. «Нагло-самоуверенно», вот почему.

Зачем Сайт потратил столько сил и времени, загубил столько жизней – чтобы привести мир на край гибели?

Либо Сайт желает хаоса, либо нет. Если нет – то должен быть ответ. Должен быть способ выровнять чаши весов.

И при этой мысли Уилл понял. По крайней мере прояснился узор.

Да, Сайт сделал все, что мог, чтобы ввергнуть мир в страх и несчастье. Он убивал людей, он их пугал, он отбирал то, что они любят, он заставлял гадать, есть ли будущее.

Но делал он не только это.

Сайт создавал равновесие. Он создал рокочущий несущийся механизм хаоса и гибели, но он же создал человека, наделенного силой их предотвратить.

Можно его любить, ненавидеть, бояться. Это не важно. Уилл Дандо, Оракул, был самым сильным властителем в мире, и пришла пора перестать сопротивляться будущему.

– Лейхтен! – позвал Уилл.

Тони Лейхтен вышел из круга света. Он ничего не сказал, но вся его осанка, лицо, жесты выдавали немыслимую ярость. Его почти трясло.

– Посмотри на Торекула, – сказал Уилл.

Тони наклонил голову и прищурился, но сделал, как ему сказали.

– Торекул, – спросил Уилл, – ты знаешь, кто этот человек?

Торекул кивнул:

– Он… – переводчик запнулся, – близкий друг вашего президента.

Видимо, он нашел дипломатический способ перевести употребленное Торекулом выражение.

– Он главный советник предводителя Америки, – сказал Уилл. – Его устами говорит президент. Его власть огромна.

Торекул кивнул:

– Я знаю, он мне это сказал. Вот почему его послали на переговоры со мной.

– Ну так вот, Торекул, у меня для тебя подарок.

Уилл сделал вдох, задержал дыхание, выдохнул.

– Капитан, не переводите пока, – сказал он.

Военный кивнул.

– Лейхтен! – сказал Уилл.

Тони полуобернулся к монитору.

– Встань перед ним на колени.

– Пошел ты…

– Встань, или все полетит к чертям, – сказал Уилл. – Ты хочешь выиграть выборы? Хочешь спасти мир? Становись на колени.

– Я представляю Соединенные Штаты Америки, – сказал Лейхтен. – Я не могу этого сделать.

– Ты хочешь, чтобы эта чертова ракета взлетела, Тони? Не может быть, что ты такой дурак. Ты можешь прямо сейчас ее остановить. Я тебе говорю, я знаю, что будет. Черт, я же Оракул. – Уилл улыбнулся: – Иногда приходится капитулировать перед превосходящей силой, Тони. Сегодня превосходящая сила – это я.

Даже в мониторе было видно, как Лейхтен покраснел. Он медленно повернулся к Торекулу.

Потом Энтони Лейхтен с трудом встал на колени, глядя куда-то вдаль.

Стоя в песке на коленях лицом к Торекулу, глава аппарата президента Соединенных Штатов Америки Энтони Лейхтен медленно склонил голову.

Торекул посмотрел на это зрелище и повернулся к Уиллу. Отношение его переменилось: впервые с начала разговора в его лице можно было прочесть что-то вроде уважения.