Лучи погасли, макет стоял неосвещенный, мертвый.

Дело сделано, надо выбираться… Плевать, что едва плавники волочу, – надо. Уж это мое деяние точно не останется незамеченным…

«Дарк, тревога! – почувствовал я послание Хуммеля (вступать в ментальный контакт я разрешил ему только в самом крайнем случае). – Хозяин возвращается!»

Предупреждение запоздало…

Вода сильно всколыхнулась, пришла в движение, возникший поток отшвырнул меня к скале.

Хозяин не возвращался – он уже вернулся в свою цитадель.

Не приплыл по самому широкому туннелю, просто оказался сразу здесь, в главном зале.

Не было его – и оказался.

События, случившиеся после моего ухода из киноконцертного зала «Морского прибоя», были изложены в отчете Импи, – она там находилась вместе с сестрой, но лучше той владеет канцелярским слогом, способным представить самые бредовые действия автора отчета осмысленными и правильными (хотя, конечно, до Златы Васильевны ей далеко).

Поначалу все шло своим чередом. Рада, удержавшись от желания запустить призовым куском гранита в публику, ушла и со сцены, и из зала. Вручили премии еще в нескольких второстепенных номинациях: иногда побеждали признанные фавориты, иногда темные лошадки, – Импи судила по тому, во фраке или без оного поднимались на сцену награжденные. Фрачников в зале было не слишком много, но все же больше, чем номинаций, – те из них, кому на сцену подняться не довелось, вид имели раздосадованный и смущенный.

Победитель в последней из номинаций прилетел издалека, аж из-за океана. Похоже, он имел в оккультной тусовке неоднозначную репутацию – жидкие аплодисменты после оглашении имени лауреата звучали на фоне недовольного гула, а сидевший неподалеку от Импи оккультист Виктор громко и крайне неприязненно произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Вот ведь хорек бруклинский…

Заинтригованная Импи взглянула на сцену – имя победителя и название номинации, она прослушала. Бруклинский хорек показался ей скорее похожим на сытого и довольного жизнью хомяка…

Наконец пришло время узнать, кто получит Гран-при конгресса – это вручение не завершало церемонию (потом должны были раздать утешительные премии, учрежденные спонсорами), но было его кульминацией.

Гран-при выволокли на сцену двое дюжих членов оргкомитета. Оказался он все тем же гранитным кубом, но раза в три больше предыдущих по каждому измерению, и весил немало. Чтобы доставить символ своей победы домой, счастливый победитель должен был изрядно пропотеть. Или нанять носильщиков. Бодалин, готовясь назвать имя лауреата, приз в руки не взял, «кубик» поставили на специальный постамент.

(Все это время вдалеке, в номере Хуммеля, мы пытались втащить в его сон Тонкого и Толстого, с непривычки у них получалось плохо.)

В плавном течении церемонии случилась накладка… Виновником ее стал оккультист из Бруклина. Прочие награжденные произносили в микрофон несколько слов, максимум несколько фраз, и уходили со сцены. А хорек-хомяк завел такую длинную речугу, словно вместо карельского булыжника получил Нобелевскую премию. Бодалин мягко попытался отстранить лауреата от микрофона, не преуспел, махнул рукой и занялся последними приготовлениями к кульминации вечера…

А хомяк все вещал и вещал, напирая в основном на козни врагов и интриги завистников, долгие годы мешавшие награде найти героя. Кончилось тем, что Бодалин сделал знак кому-то за кулисами – и микрофон лауреата отрубили от трансляции. Хорек не смутился и не обиделся – подошел к самому краю сцены и продолжил речь, хотя слышать его теперь мог лишь первый ряд, да и то не весь.

Бодалин не стал вызывать охрану и устраивать скандальное изгнание со сцены – продолжил церемонию, игнорируя помеху… Председатель оргкомитета держал в руках конверт с заветным именем. А еще держал драматическую паузу – приоткрыл конверт, сделал вид, что заглянул одним глазом внутрь, затем изобразил изумление… В общем, играл на нервах публики.

Публика ожидаемо нервничала. И не сразу сообразила, что дальнейшее в планы оргкомитета не входило, посчитала за часть шоу…

Что-то непонятное начало происходить с призом. Одна его грань вспучилась, словно куб был сделан не из гранита, а из куда более мягкого материала.

Бодалин, начавший наконец-то произносить имя победителя, сбился на полуслове, уставился на Гран-при, уже не изображая изумление – реально выпучил глаза и отвесил челюсть.

Метаморфозы гранита продолжались, он пошел мелкими трещинами. В общем, повторялась история со страусиным яйцом в чуть ином варианте.

Когда Гран-при перестал быть единым целым и наружу выбрался эйратус, казавшийся маленьким и безобидным, почтеннейшая публика не уделила событию должного внимания. Поскольку схожие события происходили повсюду. Эйратусы лезли из стен, из пола, из потолка, обдавая присутствующих цементной пылью и древесной трухой. Три или четыре вылезли даже из участников конгресса, забрызгав окружающих менее эстетичной субстанцией…

Предсказав накануне бойню под занавес конгресса, Импи не ошиблась. Лишь немного промахнулась с местом и временем ее начала…

Она прекратила наблюдение и начала действовать. Выдернула «Стриж» из подмышечной кобуры, из другой – второй. Выстрелы уже звучали, перекрывая первые панические вопли, – оперативники Лернейской не растерялись: до них довели полученную от меня информацию, что эйратусы наиболее уязвимы в начальный момент первого перехода из двухмерности в наш мир, не освоившиеся толком в непривычной им эвклидовой метрике…

Оперативники начали пальбу, сестрички присоединились (по-македонски они стреляли не чета мне, сам покойный Ванче Михайлов позавидовал бы их умению). Но четыре лишних ствола в четырех умелых руках погоды не делали, слишком много эйратусов появилось разом: хоть разорвись, всех не перестреляешь. Густая толпа тоже не способствовала меткой стрельбе, закрывая те цели, что прорывались в нашу трехмерную реальность посреди зала, между рядами.

Среди оккультистов нарастала паника, выстрелы ее подстегнули. Люди рванули к дверям, опрокидывая ряды кресел и друг друга. Заодно сминали оперативников, пытавшихся их спасти.

Бодалин метнулся было со сцены, сбежал по ступеням – и вдруг остановился, не понимая, куда нужно спешить и что делать. Бруклинский хорек застыл у самой рампы, оцепенел, превратился в статую, в аллегорическую фигуру «Ужас и изумление». А внизу, под сценой, сквозь обезумевшую толпу проталкивался человек во фраке – очевидно, победитель, стремящийся, невзирая ни на что, получить свой законный Гран-при.

В какофонии из выстрелов и панических воплей появился новый звук, становившийся все громче, – резкий свист, издаваемый «соплами». Многих эйратусов расстреляли в момент начальной адаптации, но еще большему числу удалось «встать на крыло». И они начали чертить воздух во всех направлениях, то и дело впадая в двухмерность и превращаясь в беспощадные орудия убийства.