Медальон в ладони Натана лучился теплом.

– А как мы можем положить конец их страданиям? – спросил он.

Беллоуз замер. Он тянул за свой воротничок, пока края не сошлись посередине. Какое-то время он стоял так, не двигаясь, а когда наконец позволил воротничку вновь разойтись надвое, то сопроводил это действие глубоким вздохом.

– Видите ли, Натан, в том-то и вопрос. Кто может сказать, нет ли в том, что мы делаем добро, опасности совершить и зло? Некогда я думал, что достаточно всего лишь крепко верить в высшую силу и выполнять ее указания, отвергая собственные никчемные и развращенные желания; жить жизнью инструмента (неодушевленной, лишенной собственной воли и разумения), и это само по себе будет гарантией, что твои благие деяния принесут благие плоды. Однако на деле все далеко не так просто! В процессе восприятия команды на слух уже остается пространство для ложной интерпретации, а выполнение этой команды предполагает возможность неверных действий и ошибок.

Должно быть, в запахе Натана было что-то, что выдало его непонимание, поскольку Беллоуз прибег к примеру:

– Предположим, что Господин говорит мне: «Беллоуз, мы не можем допустить, чтобы крысы проникали в машинные отделения Особняка: они попадают в зубчатые передачи и застревают в механизмах, препятствуя свободному вращению шестеренок». И Беллоуз, с его неуклонной верой в слова Господина, решает, что для того, чтобы совершить благо, ему необходимо всего лишь воспрепятствовать проникновению крыс в механизмы. Далее, имея в виду эту цель, он идет и находит те места, через которые крысы попадают в башню, и говорит Коменданту, чтобы тот заделал лазы цементом. Несомненно, он совершает благое дело, не так ли?

Натан кивнул.

– Поистине. Именно так полагал и я. Но что, если затем, намереваясь проверить, насколько высох раствор, Беллоуз спускается среди ночной тишины и слышит в отдалении какой-то шум – тонкий и слабый, но настойчивый, очень настойчивый, как если бы где-то непрерывно звенел колокольчик или кто-то водил взад и вперед тетивой крошечного лука по самым тонким струнам скрипки? Что, если он следует за этим звуком, и его нос вдруг чует нечто необычное позади одного из шкафов, когда-то давно приставленного к стенке и позабытого за ненадобностью, за стеклянными дверцами которого нет ничего, кроме осколков битой посуды, и где никогда не пахло ничем, кроме опилок и древоточцев? Но там, внизу, обнаруживается гнездо из сухой травы и палочек, а в нем, словно ягоды ежевики, оставшиеся в гуще куста, после того как сезон закончился и сборщики разошлись по домам, – детеныши тех крыс, которым Комендант своим цементом перекрыл доступ в Особняк! Слепые, копошащиеся, размером не больше пальца, пахнущие аммиаком, безволосые, они извиваются и пищат без передышки. Что же делать с этими малышами, которые не совершили никакого греха, помимо того что появились на свет у родителей, досаждающих хозяевам этого места? Какой выбор остается у Беллоуза, кроме как вытащить гнездо из-за шкафа, вместе с этими личинками, вместе с их писком, вместе с их запахами, и швырнуть все это в печь, просто чтобы прекратить их страдания?

Натан промолчал, но даже если бы он что-нибудь сказал, Беллоуз, скорее всего, не обратил бы внимания. Казалось, он обращался уже не к Натану, но к миру в целом, или к самому себе, или к Господину:

– А что, если Беллоуз знает, что крысы отыскали путь к этому гнездовью лишь благодаря попустительству Егеря? И вот, для того чтобы в будущем ему больше не приходилось наказывать невиновных, Беллоуз увольняет этого человека и отсылает его обратно в трущобы. Там его щеки покрываются сеткой прожилок, а кожа постоянно блестит от холодного пота; он ходит, извергая гневные тирады в адрес Беллоуза и Господина, и проклинает их в таких выражениях, которых постыдился бы и портовый рабочий; а позже этот человек принимается избивать свою жену, которая работает в прачечной, и повреждает ей внутренний орган, в результате чего она заболевает и умирает среди горячего пара и простыней. Как вы думаете, Натан, что тут можно назвать добром, а что злом?

Натан не знал, что ответить.

– И ведь это всего лишь малейшая вещь! Проникновение в дом вредителей – удаление которых, в теории, должно полагаться несомненным благом! Однако в процессе выполнения зло вкралось даже туда. Представьте же, насколько все усложнится, если ставки окажутся выше! Что, если для общего блага потребуется удалить Госпожу и в огне должны будут сгореть ее подданные, как это произошло с маленькими крысятами? Стоит ли такое уравнение того, чтобы его решать? И способен ли Беллоуз на выполнение математических действий такой сложности? Или вы, Натан, – готовы ли вы к подобному? Можете ли вы исчислить все беды, которые человек способен причинить, совершая благо, и уравновесить их действиями, могущими эти беды предотвратить?

Натан покачал головой. На парте перед ним, в том самом месте, куда он обычно клал свою тетрадь с упражнениями, было вырезано: «Господин все врет».

– Воистину не можете, – заключил Беллоуз.

Надпись была сделана только что (по краям еще торчали заусенцы), поверх более давнего схематического рисунка, изображавшего кошку со стороны хвоста. Натан провел пальцем по неровному желобку, проделанному чьим-то ножом.

– И тем не менее, – продолжал Беллоуз, – придет время, когда от вас потребуется принимать такие решения. И тогда вам можно будет посоветовать лишь одно: придерживайтесь указаний Господина как можно точнее. Из нас только Он обладает способностью судить об исходе всех вещей, поскольку Его поле зрения намного шире нашего, Его мудрость превосходит нашу в тысячу раз! Делайте все, что Он от вас требует, даже если это кажется вам неправильным, ведь, в конце концов, Он видит и знает то, чего мы не видим или же видим, но не в состоянии понять. Нам следует доверять тому, что достойно веры; и если Он говорит нам выполнить одну вещь, мы должны ее выполнить, а если Он говорит выполнить другую, мы должны выполнить ее, даже если для этого потребуется предать невинных огню, ибо кто может знать, не избегает ли Господин тем самым какой-либо большей беды, которую мы пока не способны распознать и тем паче объяснить, или не оказывает ли некое благодеяние, которое невозможно разглядеть непосредственно?

Беллоуз сделал паузу, и Натану показалось, будто он чего-то ждет (может быть, чтобы Натан с ним согласился, и его согласие помогло бы Беллоузу убедить себя в справедливости собственных слов), но Натан продолжал молчать, и Беллоуз, кашлянув, ретировался к классной доске. Когда Натан снова посмотрел на парту, надписи уже не было: