Двинувшись обратно в свою комнату, Натан обнаружил, что в коридорах полно жаберников – они шныряли по трое, исследуя с помощью всех доступных им чувств углы помещений, стыки ковров и плинтусов, пространство позади картин. Одни по-паучьи передвигались на четвереньках, другие расхаживали, высоко задирая колени; какой-то даже распластался на полу, с величайшим вниманием разглядывая узор на коврике перед дверью. Чего они хотели, оставалось загадкой. Натана они игнорировали так, словно он был невидим; лишь когда он проходил мимо, изгибались, насколько позволяли их извилистые тела, чтобы он их не коснулся. Это можно было интерпретировать как почтение или как отвращение; в любом случае это было не важно: с жаберниками все равно невозможно общаться так, как люди общаются друг с другом. Если Натан пробовал с ними заговорить, они перебрасывались друг с другом словами или обменивались мыслями, но никогда не отвечали ему непосредственно.

К тому времени как Натан дошел до коридора, ведущего в детскую, они уже исчезли. Он больше не боялся этих созданий, но все же ему дышалось легче в их отсутствие. Натан поглядел в глубь коридора – пусто. Повернувшись, он увидел отблеск, голубой, на лаковом покрытии одной из картин, потом еще один, того же цвета, ближе к детской. Отблеск перепархивал, словно светлячок, из одной рамы в другую.

Натан автоматически поискал взглядом жаберников, даже едва не позвал их, но отблеск уже исчез. Впрочем, он все равно не знал бы, что сказать жаберникам.

LIX

– Итак, – произнес Беллоуз, – вот это Маларкои на Острове белых холмов, и в нем обитает наш враг, Госпожа.

День стоял солнечный, и у Натана чесалась шея под воротником.

– И если Господин воплощает собой всевозможные благие качества (усердие, трудолюбие, жажду знаний и остроту развитого интеллекта), то в Госпоже соединились все их противоположности. Прежде всего это праздность. В отличие от Господина, неустанно работающего на благо всех нас, Госпожа не прилагает рук ни к чему. Она пребывает в нескончаемой меланхолии, отгородившись от мира стенами своей пирамиды. Она ничего не делает, ничего не создает; она просто существует.

По пути к уроку у Беллоуза Натан увидел портрет девочки – той же самой, которую видел прежде. Только на этот раз у нее не было перьев в волосах – ее волосы целиком состояли из перьев, словно у птицы.

– Далее, ее характеризует солипсизм. Все свои мысли она обращает исключительно к самой себе, вместо того чтобы направлять их, как должно, на окружающий мир, где они могли бы найти выражение в действии.

Табличка под портретом гласила: «Уничтожь это все».

– В-третьих, она невежественна. Ее магия берет начало не в книгах и рукописях, но в попечении об оккультных вещах – она собирает мистические артефакты, дает пристанище всевозможным, лишившимся силы божествам из далекого прошлого, которые наводняют ее древнюю землю, рыскают в ее лесах и озерах, призракам и теням всего, что живет за пределами обычного мира… Господин со своей стороны уделяет внимание менее эфемерным феноменам, что позволяет ему создавать в мире нечто прочное.

А потом этот портрет исчез, и на его месте вновь оказался портрет какого-то давно умершего человека, чье имя Натан уже позабыл, и Натан прибыл на урок.

– И наконец, она делает фетиш из собственного тела, разрисовывая свою кожу рунами и заклинаниями, которыми призывает к себе помощь с другой стороны, тем самым позволяя другой стороне закрепиться в этом мире, в то время как эти силы следовало бы использовать, а затем исторгнуть, низведя туда, где им место. Ввиду всего сказанного ее город, как и она сама, представляет собой жалкое зрелище – в отличие от вашего, Натан, родного города. Подойдите сюда!

Беллоуз взял Натана за руку и потянул к окну. Небо уже вновь затянулось облаками, так что не оставалось никакого намека на то, другое, место, открывшееся им в предыдущий день. Наоборот, казалось, будто облака вновь являют собой конец всего, словно контейнер, содержащий в себе этот город из дыма и башен, замкнувший его в себе и закрывший от него солнце. Беллоуз, впрочем, ничего этого не видел. Его внимание было полностью поглощено той частью Мордью, которую можно было наблюдать из окна.

– Видите вон там Торговый конец? В Маларкои же нет ничего, кроме травы и полей! Чахлые подданные Госпожи разбивают на них свои шатры, среди которых пасутся овцы да собаки воют в ночную тьму. Господин подвесил над нашим городом Стеклянную дорогу; Госпожа не сделала ничего подобного. Их дороги – не больше чем грязные или каменистые тропы, проложенные без какого-либо смысла и замысла, уводящие в никуда. Вместо наших грандиозных фабрик, обслуживающих Особняк, у них все заросло лесами – огромное количество древесины, пропадающей без толку и присмотра! В этих лесах плодятся существа, пожирающие домашний скот и маленьких детей, – медведи, волки, огромные соколы, которые шныряют между шатрами, выискивая больных и неосторожных. Как если бы наш Зоологический парк, где содержатся звери со всего мира, разбитые по категориям и служащие объектами неустанного изучения и заботы, вдруг распахнул свои двери, предоставляя всем животным, сколь угодно редким и опасным, свободу бросать человеку вызов, соревнуясь с ним за первенство и власть над окружающими землями!.. Во всех отношениях, всеми своими аспектами великий Мордью превосходит Маларкои и служит предметом стыда для Госпожи. Подумайте об этом, Натан! Наши башни, стекло, огромные машины, наши колоннады и рынки, и вокруг всего этого – Морская стена, наша защитница, обеспечивающая нашу безопасность, препятствующая нескончаемым усилиям волн затопить нас, а огненных птиц – сжечь нас дотла! Разве это не чудесно? Разве это не говорит убедительнейшим образом о благости нашего Господина, создавшего все это?

Натан попытался увидеть то, о чем он говорил. Однако перед его взглядом по-прежнему вставали охотничьи угодья Поставщика, сырая тусклая земля, на которой громоздилась лачуга его матери, лопнувшие сточные трубы, изрыгающие нечистоты на все вокруг, загнивающие лужи мертвожизни и вечное копошение Живой Грязи. Место, где умер его отец. Сейчас его, должно быть, уже похоронили… Или сожгли?

«Почему бы тебе не потрогать медальон?»

Натан повернулся к Беллоузу:

– А трущобы?

Его руке хотелось потрогать медальон.

Беллоуз отвернулся от окна.

– Мой дорогой мальчик, за все надо платить. За все надо платить…

– А в Маларкои есть трущобы?

– Дитя мое, там нет ничего другого. Все жители Маларкои живут в трущобах.

Натан кивнул, чувствуя тепло медальона в своей ладони. Когда Беллоуз снова отошел к шкафу, чтобы найти там изображение Маларкои, которое хотел