соединены, образовавшаяся фигура могла прилегать к предыдущей лишь определенным образом и в определенном месте. И теперь все то, что так сбивало его с толку, внезапно стало очевидным, а чувство неудовлетворенности, вроде бы висевшее в воздухе, когда он вошел в комнату, исчезло полностью. Руки Натана возбужденно двигались среди кусочков, пока кучка не исчерпалась и перед ним не оказался макет купеческого дома.

Несколько еще остававшихся кусочков были подпорками. Натан вскочил на ноги, внезапно вспомнив, что видел где-то крошечные горшочки с эмалевыми красками. Это были жестяные баночки, крышки которых можно было поддеть только плоским лезвием. Краска в них была настолько яркой, что Натан побоялся оставлять их открытыми, чтобы не испортить ковер, если он опрокинет их и прольет краску. Теперь эти опасения казались мелочными, ребяческими. С какой стати ему опрокидывать что бы то ни было? Кто он, неуклюжий идиот, сшибающий все на своем пути и потом горько жалеющий? Вовсе нет! А вот и кисточки: на каждой лишь горстка волосков, настолько тонких, что, когда он сунул их в рот и смочил слюной, образовался острый кончик, которым можно было обвести контуры крошечного мольберта или наметить зрачки миниатюрного глаза. Вот для чего предназначалась глина! Теперь он понял: это чтобы делать людей, а крошечные клочки материи должны были служить им одеждой.

LVII

Натан не заметил солнца ни в этот день, ни на следующий. Ему не хотелось дожидаться ночи, он не заботился о том, что день подходит к концу; все его внимание было приковано к театру. Он строил сцену, почти не раздумывая, только для того, чтобы удовлетворить это чувство (даже не реальность, всего лишь ощущение), что он не один, что существует кто-то еще, отдельный от него, однако разделяющий его удовольствия, кому могло бы понравиться то, что он делает, кто мог бы одобрить его работу и его самого за то, что он ее выполняет.

Театр медленно рос перед ним, кусочек за кусочком, от мгновения к мгновению становясь все чудеснее. Пока Натан не начинал сомневаться в себе, все было легко: конструкция собиралась сама по себе, словно повинуясь некоему природному закону, о котором он до сих пор не подозревал, – специальному закону, управляющему подобными вещами. Прислушиваясь к этому закону, он мог быть уверен, что его работа движется в правильном направлении, даже несмотря на то, что рядом не было Беллоуза, который мог бы сказать ему, что правильно, а что нет, как если бы правила скрывались в самой работе, в деятельности, необходимой для ее выполнения. Впервые в жизни Натану казалось, будто он нашел что-то, чему мог отдаться, чему мог посвятить себя: следованию этим правилам, пусть даже еще не оформившимся и нигде не записанным, помимо самого акта созидания. Словно, признавая эти правила и следуя им, он получал некую власть над миром, узнавал о нем нечто такое, чего не знали другие, чувствовал себя наконец-то настроенным на некую волну. Это чувство внезапно оказалось самым важным в жизни – единственным, что имело значение; и Натан не мог понять, как он мог прожить целую жизнь без него.

Когда Беллоуз позвал его обедать – о появлении служителя возвестила волна ароматов тушеного мяса и капусты, катившаяся вдоль низкого коридора, – у него уже была готова сцена вкупе с авансценой, занавесом и прочим, а также имелись прорези, куда можно было вставлять новые декорации, и люки, в которые могли прятаться и из которых могли появляться различные вещи. Все, что ему теперь было нужно, это актеры. Но об этом он подумает завтра.

Беллоуз провел его в столовую, где Повар уже расставлял тарелки с едой.

– Ну что, Натан, как вы себя чувствуете этим вечером? – спросил служитель. – Сдается мне, неплохо. Вокруг вас витает дух чего-то нового, какой-то чистоты и силы.

Задрав нос кверху, Беллоуз склонился к Натану через стол. Впервые за все это время Натан увидел его рот, прятавшийся среди высоких накрахмаленных воротничков. Беллоуз втянул в себя воздух; даже в тени было видно, насколько розовые у него губы – контраст с белым полотном лишь прибавлял им яркости. Потом они раздвинулись, обнажив клыки (два тупых клина, поблескивавшие на том месте, где у нормального человека должна находиться шея), длинные и скошенные, как у хорька.

– Вы обучаетесь – я чувствую это по вашему запаху. В нем есть развитие, сложность, движение по направлению от мальчика к мужчине… Не в вульгарном смысле, прошу понять меня правильно; я говорю об углублении ваших способностей к различению.

Натан опустил взгляд в тарелку, почти смутившись. Хотя чего тут было смущаться?

На его тарелке, в лужице подливки, лежали три идеально круглые картофелины, слегка желтоватые, совсем как зубы Беллоуза. Рядом с ними расположились три кубика мяса, каждый на один укус, а еще дальше – три морковки, похожие на те, которыми Поставщик угощал своих лошадей, но сморщенные и подходящего размера для детского рта. Закончив нюхать, Беллоуз обратил внимание на собственную тарелку, содержавшую в точности те же продукты, что и у Натана, только куски были крупнее, и их было по пять, а не по три.

Пронзив длинной вилкой одну из морковок, Беллоуз ловко просунул ее в щель между воротничками. Продолжая жевать и глотать, он заговорил снова:

– Сегодня был хороший день. День побед. Маленьких, но тем не менее это победы! С завтрашнего дня, Натан, я начну учить вас бороться.

Беллоуз положил вилку обратно на край тарелки и сложил ладони так, словно собирался прочесть проповедь.

– Везде, где есть власть, Натан, имеется и конфликт. Собственно, это тавтология, ибо, в конце концов, что есть власть, как не сила преодолевать то, что стоит на твоем пути? Господин желает, чтобы вы осознали этот принцип, как в общем виде, так и в частностях. С завтрашнего дня я примусь за ваше образование в этом отношении. Вы узнаете о Маларкои и Госпоже, познакомитесь с историей и философией, а под конец вам предстоит обучиться также стратегии и тактике.

Натан положил в рот одну из картофелин, круглую, как конский каштан, укусил – и его зубы легко прошли сквозь корнеплод. Ему показалось, будто краем глаза он увидел за оконной рамой какую-то фигуру (девочку в голубом, с перьями в волосах), но когда он повернулся в ту сторону, то увидел лишь собственное отражение.

– Вы не обычный мальчик, Натан. Вы не похожи на других. Вы понимаете это?

Натан кивнул, хотя был не совсем уверен почему. Дожевав то, что было во рту,