class="p1">Освещение здесь довольно тусклое, и я так занята поиском потенциальной угрозы, исходящей от других воинов Вампирской гвардии, что не сразу понимаю, где мы находимся и что нас окружает. Вокруг нас десятки каменных гробниц, большая часть которых украшена искусными барельефами и драгоценными камнями.

– Это то, что я думаю? – шепчет Иден, когда и до меня наконец доходит, что это за зал.

– Это королевская усыпальница, – говорит Джексон. – Сюда приносят членов королевских династий, когда они умирают. Или когда приходит время для нашего Сошествия.

– Сошествия? – спрашивает Иден. – Что это значит?

Джексон мнется.

– Все вампиры с рождения наделены физической силой, проворством, а также несколькими другими способностями. Но члены королевской семьи – и только они – в течение первой половины своей жизни владеют еще одной силой.

– Это очень большая сила, – уточняет Хадсон. – В зависимости от… – Он замолкает и с внезапным интересом начинает разглядывать гробницу, у которой мы стоим.

– В зависимости от чего? – спрашиваю я. Затем, прежде чем он успевает ответить, я поворачиваюсь к Джексону. – Значит, именно поэтому у тебя и есть твой телекинез? А ты, – я опять поворачиваюсь к Хадсону, – можешь силой мысли обращать предметы в пыль?

– Не забывай о его даре убеждения, – добавляет Иден.

– Поверь мне, я не забыла, – отвечаю я. – Но как такое могло случиться? Как вышло, что Джексон получил один дар, а Хадсон два?

На этот раз Хадсон не отвечает. Вместо этого он поворачивается и стремительно идет к противоположному концу усыпальницы.

Секунду Джексон смотрит ему вслед, затем со вздохом поворачивается ко мне. Теперь уже все мои инстинкты обострены. В этой истории есть нечто, о чем братья Вега умолчали.

Что-то темное.

Что-то такое, о чем Хадсон не хочет говорить.

Значит, мне надо это выяснить. Если это настолько вывело Хадсона из равновесия, я однозначно должна узнать, что это такое.

Обернувшись и увидев, что я не собираюсь следовать за ним, пока он не объяснит мне что к чему, он запускает руку в свои густые волосы, ерошит их и, вздохнув, возвращается ко мне.

– Это не такой уж большой секрет, Грейс, – говорит он наконец. – В детстве нам дают выпить крови, смешанной со специальным эликсиром, состоящим наполовину из сонного зелья, наполовину из снадобья, которым, как мы теперь знаем, нас снабжает Кровопускательница. После этого нас запирают в наших гробницах на срок от пятидесяти до ста лет.

– Погодите. – Иден смотрит на них, вытаращив глаза. – Вас запирают в каменной гробнице на сто лет?

– Да. Отсюда и пошли все эти легенды о вампирах в гробах, – отвечает Джексон, и видно, что все это ему не по вкусу.

– Это можно понять, хотя это и дико, – говорю я, ужаснувшись тому, что Хадсону и Джексону пришлось сто лет пролежать в каменных гробах. – Но мне не все ясно. Вас что, просто укладывают в гробницы на сто лет, и за все это время вы ни разу не просыпаетесь?

– Нет, раз в месяц тебя будят, – объясняет Хадсон. – Тебя на день или два выпускают, осматривают, чтобы проверить, развивается ли твой дар, затем снова поят тебя зельем и опять укладывают в гробницу.

– Нет, – говорит Джексон, и в голосе его звучит ужас. – Это работает не так. Тебя усыпляют на год, а затем будят и выпускают на неделю.

– А что, так лучше? – интересуется Иден.

– Да, лучше, потому что, чем чаще ты пьешь этот эликсир, тем скорее он перестает усыплять тебя. – Джексон смотрит на своего брата, и у него делается ошеломленный вид. – Поэтому-то срок и колеблется. Одни вампиры проводят в гробницах пятьдесят лет, другие сто. Это прекращается, когда сонное зелье перестает работать.

– Во всяком случае, так должно быть, – добавляет он, пристально глядя на Хадсона.

Тот пожимает плечами.

– Это не так уж важно.

– Это чертовски важно, если тебя будили двенадцать раз в год, – не соглашается Джексон. – Сонное зелье должно было перестать действовать где-то между четвертым и десятым годами.

Хадсон ничего не говорит, и это в тысячу раз хуже. Мое сердце колотится невероятно быстро, пустой желудок сводит спазмом. Если то, что говорит Джексон, правда…

– Хадсон? – наконец спрашиваю я, когда убеждаюсь, что мой голос звучит ровно. – Это правда? Сонное зелье действительно перестало действовать на тебя до того, как тебя выпустили на волю?

– Все нормально, – пытается он успокоить меня. – У меня всегда было богатое воображение, и я умел себя занять.

– Ничего это не нормально, – рявкает Джексон. – Все знают, что тебя продержали в гробнице сто двадцать лет. Это же… – Он замолкает и мотает головой, будто не может заставить себя произнести эти слова.

Но ему не надо их произносить. Я и сама умею считать в уме, и дело обстоит еще хуже, чем я думала.

Хадсону пришлось провести более ста лет в темной каменной гробнице – и все это время он не спал.

Я обхватываю себя руками, и мне в голову приходит еще более ужасная мысль – возможно, провести сто лет в гробнице было не так ужасно, как то, что раз в месяц его выпускали оттуда, показывали ему свет, которого он был лишен, показывали мир, о котором он тосковал, а затем опять запирали в холодном темном аду.

У меня щемит сердце, когда я осознаю, насколько далеко зашел Сайрус, мучая его, и мне приходится напрячь все силы, чтобы не дать себе провалиться в паническую атаку прямо здесь, в этой усыпальнице, священной для Хадсона и Джексона.

И это еще до того, как Хадсон пожимает плечами и говорит:

– Что ж, мне в общем не с руки жаловаться, если в результате я получил два отпадных дара.

Да, думаю я, пока мы идем к двери, виднеющейся на другом конце зала. Два отпадных дара, от которых ему не терпится избавиться. От этой мысли у меня сжимается сердце. Я думаю о его берлоге, наполненной пространством и светом, которых он был лишен сто лет, и, прикрыв рот рукой, вскрикиваю.

– Эй. – Хадсон обнимает меня, прижимает к себе, и его тепло изгоняет холод из моих жил. – У множества людей по всему миру дерьмовая жизнь, Грейс. По крайней мере у меня есть ты.

Я обнимаю его в ответ, обнимаю этого парня, который никому не позволил сломать себя, и восхищаюсь силой его духа.

– Ваше высочество, нам надо идти, – говорит Дариус, и мы поворачиваемся, чтобы последовать за ним, но в нескольких футах от выхода он вдруг останавливается как вкопанный и быстро прижимает руки к горлу.

– Дариус? – Винченцо бросается к нему. – В чем де…

Он замолкает на