Кельна, Мюльхайма, Эссена, Дортмунда и Вупперталя. В основном они являлись отпрысками мелких ремесленников и служащих. Был даже 18-летний сын священника из Зауэрланда[149], которого призвали в армию прямо из финансового колледжа. Его так и звали: малыш Колер. Другие были продавцами, официантами и представителями прочих профессий. А вот рабочих не было вовсе, что меня крайне удивило. На свой вопрос я получил ответ:

– Их берегут. Надо же кому-то производить оружие!

Свойственные этим людям легкомыслие, веселый нрав и хитрость в армейской среде мной встречались впервые. Меня не переставало удивлять их постоянное стремление увильнуть от службы под видом болезни. Они имели долги перед торговцами вином и делали ставки в карточных играх на кругленькие суммы. У некоторых имелись фотоаппараты, а многие пели хором модные песни. Эти вояки повязывали вокруг шеи пестрые шелковые платочки, что практиковалось только в люфтваффе.

Совсем другую картину представляли собой возничие. Так называемые фольксдойче с непроизносимыми именами. В большинстве своем это были выходцы из Польши, а некоторые из Румынии. Чего стоил, например, один Веросумский родом из Буковины и видевший только одним глазом.

– Потом как-нибудь я обязательно оформлю свое немецкое гражданство, – говаривал он.

Я поинтересовался, трудно ли это сделать.

– Обычному человеку да. Но я ведь солдат германской армии, поэтому для меня проблем не будет, – ответил он, сверля меня единственным глазом. Другой у него был закрыт черной повязкой.

Я хотел понять, насколько можно положиться на этого человека, поэтому и спросил об этом старейшего возничего взвода ефрейтора Эберле, выходца из Венгрии.

– Он хорошо знает свое дело и лучший среди всех, – сказал Эберле. – Но есть и такие, которым требуется хорошая взбучка.

– Почему? – удивился я.

– Это настоящие твари. Они из Польши и сами толком не знают, немцы они или поляки. За ними на каждом их дежурстве требуется глаз да глаз, как бы чего не выкинули.

Почти все солдаты за те два года, что провели во Франции, научились говорить по-французски и заводили с местным населением различные связи, в том числе и любовные.

Во время ночной проверки оказалось, что две трети солдат находились в самовольной отлучке. В общем, эти бездельники не были годны для настоящей мужской работы, поскольку все их способности сводились только к одному: как бы выпить и покурить. Да и пили они отвратительный приторный ликер. Дело дошло до того, что такие горе-вояки повыдергивали, чтобы снизить вес, из подошв сапог заклепки, а один из них на учениях даже надел мастерски выполненную каску из папье-маше.

В воскресенье мы с Гиллесом на велосипедах отправились на прогулку в Сет, чтобы посмотреть на Средиземное море. Вдали виднелись Пиренеи, а городская гавань была окружена многочисленными небольшими гостиницами и магазинчиками для рыбаков. Все это напомнило мне Эмден, где прошло мое детство. Вода в море была спокойной и походила на мельничный пруд, по которому скользили парусники. Вероятно, пароходы уже не ходили. Совсем далеко воображение рисовало побережье Марокко[150]. Здесь же в древней цитадели стояли старинные пушки. Бросалось в глаза, что подготовка побережья к обороне и возведение здесь соответствующих укреплений продвигались крайне медленно.

Мы зашли в небольшой уютный ресторанчик и стали в открытое окошко наблюдать за тем, как молоденькие девушки вместе со своими возлюбленными резвились в морской воде. От перегруженной рыбацкой лодки доносился крепкий запах рыбы. Стоявшие на берегу пальмы и изнуряющая жара напоминали о том, что в январе не везде была зима. Мы в своей форме обливались потом. По другую сторону причала стояли большие нефтехранилища, в которых хранилось вино для дальнейшей переработки в горючее. Помнится, что в Германии разговоры о производстве горючего из вина воспринимались как нечто невероятное. Мы выпили по аперитиву, а затем заказали еще черного африканского вина.

На обратном пути было решено завернуть в городок Мирваль, вокруг которого раскинулись виноградники с мускатом. Взобравшись на скалу, мы уселись на ее обломок, решив немного прийти в себя от выпитого африканского вина и посмотреть издалека на перевал Монт. Начало смеркаться, и нам доставило большое удовольствие полюбоваться на закат солнца и вечернее море, вода в котором стала темно-синей. Видневшиеся горы поражали своей скалистостью и острыми зубцами. Здесь уже было мало виноградников, поскольку землю для них, скорее всего, приходилось приносить вручную. Вокруг простиралась земля Магелон и Мелюзин[151].

Раскинувшийся пейзаж располагал к размышлениям. Что представляла собой эта легендарная Мелюзина? По преданию, когда ее муж граф увидел, что нижняя часть туловища его жены представляет собой рыбий хвост, то она, одарив своего супруга двумя магическими кольцами, с громкими воплями и упреками навсегда покинула его. Этот мотив еще отчетливее просматривается у Петера из Прованса. Его несчастья начались с того самого момента, когда он увидел на груди Магелоны три кольца. Как жаль, что в этих землях прованская культура сошла на нет и здесь мало что осталось от подлинной любви, веры и поэзии.

Мы поехали дальше. По дороге, спускавшейся в сторону Фронтиньяна, наши велосипеды ехали сами, не требуя от нас каких-либо усилий, и в голову стали приходить мысли о дальнейшей нашей судьбе. Видимо, скоро нам предстояло вернуться в Россию. Гиллес высказал предположение, что нас держат здесь еще по той причине, что железные дороги в восточном направлении блокированы. Русские проводят стратегическое зимнее наступление и уже вернули себе Воронеж. Мы не переставали беспокоиться о том, как наши полки в случае переброски в Россию смогут выдержать суровые условия зимы, а тем более вести боевые действия с противником.

– Не понимаю, – заявил Гиллес, – как можно годами держать целую дивизию на западе, когда на востоке наши войска несут большие потери?

– С такой дивизией, – заметил я, – невозможно даже остановить высадку американцев, а что уж говорить о…

Вот так рассуждали вновь испеченные лейтенанты, заботясь о судьбе армии, хотя такими мыслями должны были быть озабочены господа в верхних эшелонах власти.

– Ты слышал, – сказал Гиллес, – что наш генерал каждую ночь проводит в борделе?

Вопрос остался без ответа. Что тут можно было сказать?

Выпитое африканское вино сказывалось все больше, и нам все труднее становилось крутить педали, которые отяжелели так, словно налились свинцом. Дорога петляла, виноградники с мускатом оказывались то справа, то слева, и, того гляди, могла устремиться прямо в Средиземное море. Ровной она была только там, где богатеи и землевладельцы проложили для себя асфальт, чтобы легче и быстрее добираться от Пиренеев до Ниццы. И все же ничто не могло испортить наше хорошее настроение. Ведь сзади нас возвышался красивый перевал, а справа блестело море, по