Они атаковали большие и малые населенные пункты, огромные серые волки с широкими лбами мыслителей. Как корм «Whiskas» из консервных банок, извлекали застигнутых врасплох людишек из телефонных (где они сохранились) будок. Влетали шерстяными оскалившимися стрелами в распивочные (эти сохранились и приумножились повсеместно) заведения, грызли пьяниц, как свирепые, ненавидящие алкоголь ангелы. Гонялись по заснеженным шоссе за одинокими машинами, обкладывая их, как быструю железную скотину, рвали, не страшась быть намотанными мохнатыми тряпками на диски, покрышки, бесстрашно таранили лобовые стекла, пробиваясь к теплому человеческому горлу, как к уклоняющемуся стакану с кровью.

Причем здесь волки, помнится, изумился Никита.

Савва объяснил, что волки являются воплощением не только конкретного (самих себя), но еще и обобщенного — глобализм, коррупция, криминал, нищета, безработица, религиозный фундаментализм, региональный сепаратизм, экстремизм, терроризм и так далее — зла, терзающего Россию.

Похоже, в непонятном фонде с обязывающим названием занимались не серьезными научными изысканиями, а играли в нелепые (но дорогостоящие) игрушки, вроде светящихся, самораскрашивающихся географических карт, живых (их, правда, Никита увидел несколько позже, а может, раньше, это, в принципе, уже не имело значения) часов мирозданья, наконец, макета, где число крохотных человечков, как с гордостью сообщил Савва, точно соответствовало числу проживающих в России граждан.

Савва на полном серьезе утверждал, что при желании Никита может с помощью виртуального компьютерного купола отыскать внутри макета самого себя, спешащего на занятия, или сочиняющего очередную статью для «Провидца», убедиться имеет ли его жизнь смысл и перспективу.

Никите было не отделаться от мысли, что Савва вместе с неизвестно кем оплачиваемым фондом «Национальная идея» издевается над здравым смыслом, Россией, миром и Господом Богом. Он попытался незаметно сунуть в карман маленького человечка, но руку больно кольнуло током. Никита понял, что создатели макета все предусмотрели. Он подумал, что в следующий раз попробует еще раз, но уже в длинной резиновой перчатке, какие используют мастера канализационных дел.

…Никогда за всю свою историю Россия не жила столь (во всех смыслах) неряшливо, суетливо, лихорадочно, пьяно; идейно, территориально, экономически неопределенно; в одновременной готовности к возрождению и к концу; как в первое десятилетие нового века (тысячелетия).

Почему-то народ ждал окончательного решения — возрождение или конец? — от власти. Сам же был готов с радостью принять любой выбор. Странная готовность идти сразу в обе стороны, как, впрочем, и никуда не идти, стоять (гнить) на месте, бесконечно раздвигала (расслабляла) границы бытия.

Никто не заботился о сохранении (собственного и нации) физического и нравственного здоровья. Жизнь людей, а, следовательно, и страны была легкой, необязательной, скоротечной и загадочной, как улыбки тогдашних руководителей.

Они улыбались, когда досужие журналисты спрашивали их про чудовищные аварии и катастрофы на земле, в небесах и на море, про немотивированные отключения посреди зимы света и тепла в северных областях, про падение курса рубля, банкротство Сберегательного банка, Пенсионного фонда, из-за чего практически все население страны в очередной раз погружалось (как подводная лодка без надежды на всплытие) в нищету, как будто знали что-то такое, чего народ по глупости своей знать не мог.

Вот только делиться этим своим знанием с народом они не хотели, как не хотели в свое время делиться им древние жрецы.

Новые законы, таким образом, утверждались сами, явочным порядком.

Ученый, не говоря об учителе, враче, офицере получал в ту пору меньше дворника или грузчика. В плане зарплат в России был установлен самый настоящий пролетарский социализм, а также интернационализм. В то же время некие неизвестно откуда появившиеся люди с испуганно-наглыми лицами и бегающими глазами владели достоянием страны — ее фабриками, заводами, научными лабораториями, трубопроводами и недрами и, соответственно, получали (если это слово здесь уместно) в миллионы раз больше дворников или грузчиков. А это был даже не дикий капитализм, (таинственные люди не заботились о развитии производства на захваченной собственности, конкурентов же попросту убивали), а пост-капитализм и социализм одновременно — посткапсоц, как назвал его в одной из своих статей Никита.

Новому общественно-экономическому строю трудно было подобрать логическое определение, потому что он как раз уничтожал общество и экономику, то есть саму логику человеческого существования, возвращал людей к пещерному до- общественному и до- экономическому (несмотря на Интернет и ИНН) бытию.

Президент, Дума, правительство, государство, вертикаль власти, долги, коррупция, регионы, Бог, приватизация, народ, реформы, глобализм, доллар, криминал, армия, СМИ, утечка капиталов, сокращение населения, СПИД, гимн, наркомания, естественные монополии, культура и так далее — вокруг этих, приобретающих ложно-судьбоносное (в смысле, что никто не собирался кардинальным образом что-то менять) значение понятий, крутилась так называемая общественно-политическая мысль. Об этом говорили по ТВ и писали в газетах. Подобно невидимой арматуре, пустая — обезволенная — тревога пронизывала разговоры людей дома, на работе, в общественном транспорте, в ресторанах, в прочих местах, где бывали в ту пору люди.

Такой говорливости в России не наблюдалось со времени Горбачева, который тогда еще был жив и тоже говорил без конца, но уже не так бесконечно и бессмысленно как прежде, потому что (в отличие от прошлого) теперь говорил не просто так, а за гонорары. К перечисленным понятиям он, как дополнительные вагоны к идущему в никуда поезду, прицеплял три новых, точнее старых: «социал-демократия», «общечеловеческие ценности», «свобода печати». Но даже за (немалые, надо думать) гонорары он не мог говорить так, чтобы всем было понятно. Что-то он, конечно, хотел сказать, но только что?

Тогдашний (третий по счету) президент, общаясь с народом, тоже прыгал по навязшим в зубах, ничего не выражающим понятиям, как по болотным кочкам. Улыбаясь, как Мона-Лиза Джоконда, он говорил (в отличие от Горбачева и своего предшественника, которому лучше вообще было не говорить) коротко, правильно (применительно к моменту), но бесцветно, а главное бестрепетно, как автоответчик.

А когда человек говорит как автоответчик и улыбается как Джоконда?

Когда не верит в то, что говорит, но знает, почему улыбается.

«Ты уже не застал, — сказал Никите Савва, — но примерно так говорили люди в советские времена на семинарах по марксизму-ленинизму».

Личность тогдашнего президента некоторое время существовала отдельно от произносимых им слов, что свидетельствовало либо о ничтожности, либо о внемасштабном величии его личности, в том смысле, что ему было плевать, что думают о нем окружающие.

Про ничтожную личность говорить нечего, размышлял над этим Никита. Не имеет никакого значения, верит она в то, что произносит или не верит. Великая личность — да, может вводить людей в заблуждение, но не может делать это постоянно, как если бы в запасе у нее вечность. Большие дела, как правило, свершаются в крайне сжатые сроки, а потому даже один потерянный день для великой личности — невосполнимая утрата. Потом, если такой человек и вынужден в силу неких причин говорить не то, что думает, он, как правило, облагораживает, очищает произносимые слова магическим кристаллом своего в них неверия, чтобы те, кто судит человека не по словам, а по делам, поняли бы что к чему.