За очередным, не то девятым, не то десятым, поворотом тракт опустел. Ни крестьянских телег, ни соляных обозов, ни купеческих караванов. Только выбитая тысячами копыт земля, высокое ясное небо да пологие неотличимые друг от друга холмы по правую руку. Вроде и скачешь, а вроде и на месте стоишь.

– Рысью, – велел Алёша разогнавшемуся приятелю. – Подумать надо.

«Думай… – смилостивился Буланко. – Только на месте мы уже. Видишь?»

Замаячившая справа одинокая плоская скала и впрямь напоминала обтесанное лезвие каменного топора, но была слишком велика даже для асилака. За каменной громадой синел знаменитый Балуйкин лес. Вглубь его по доброй воле никто не совался, но Всеславским трактом народ ездил исправно, и припомнить, чтоб из чащобы вылезало что-то непотребное, китежанин не мог. Тих был Балуйкин лес до глухоты, только тишина подчас страшит сильней рева и грохота.

Богатырь глянул на небо и на жмущуюся к ногам Буланыша полуденную тень. Мальчишки-грибники, суля, что до места он доберется в сумерках, не врали и не путали. Просто дивокони куда резвей и выносливей обычных.

Сбоку противно загудело, и Алёша не глядя, на лету, сбил изготовившуюся угоститься лошадиной кровушкой кощейку[34], после чего взялся за успевшую отощать суму. Горячего китежанин не пробовал аж с Закурганья, и винить в том было некого. Поиски огнедышащего рогача затянулись до безобразия, а опоздание грозило сорвать встречу с братом, о котором Охотник знал лишь, что тот в урочный час объявится возле Асилакова топора. Разминешься – потом ищи-свищи. Время поджимало, и Алёша гнал, как мог, почти не спал, ел на ходу и в итоге остался с вообще-то любимой, но все равно обрыдшей вяленой зайчатиной да сухарями.

Заявиться первым и обождать всяко лучше, чем завалить порученное, а княжий венец с башки не свалится, нету того венца… И всё же Алёша задним числом пожалел, что перед переправой через Топырь-реку не завернул на постоялый двор, с которого так вкусно пахло свежим хлебом. Ставить растосковавшееся по щам да каше брюхо вперед долга Охотника не годится, но ведь при известной сноровке можно успеть и то, и это.

«Попастись пустишь?»

– Потом. Наперед – дело.

«Экий ты дельный стал…»

Уж каков есть.

Был бы дельный, не сунулся б в эти худовы развалины, не стал бы дразнить прежде времени нечисть, не позволил бы Аленке спалить поганую книгу. И откуда только в Старошумье взялась эдакая дрянь? Рубить гулей не штука, а коли б у берези засел не патлатый недоучка, а вошедший в полную силу опир?

«Едут. От леса. Близко. Всадник свой, зато конь у него… Кобыла не кобыла, мерин не мерин…»

– Спасибо, дружок. Давай-ка за скалу.

Явил бы он такую осторожность, если б отправился на встречу прямиком из Великограда, минуя Старошумье? Вряд ли. Предусмотрительность на ровном месте впору не Охотнику, а воеводе или князю, да не простому, а великому. Мелькнувшая мысль показалась забавной, но времени обдумать ее не хватило – из леса выехал кто-то крупный и тяжелый в китежанском распашне и на в самом деле странном коне. До громадин, возивших тех же Добрыню с Чурилой, этому пего-крапчатому было далеко, ростом он уступал даже Буланышу, но казался куда кряжистей, а под блестящей шкурой проступало что-то вроде лоз, словно бы оплетавших могучее тело. Ни опасным, ни мерзким это не казалось, но удивление вызывало.

«Не жеребец, – подтвердил свой прежний вывод Буланыш, – не кобыла, не мерин».

– Вот и ладно, что не жеребец. Не подеретесь. Поехали знакомиться.

Сближались шагом, пристально разглядывая друг друга. По виду незнакомец запросто сошел бы за богатыря, как их представляют крестьяне, ни разу настоящего не видевшие. Мощный, широкоплечий, с толстыми, что колоды, ногами и огромными ручищами Охотник, а это был именно Охотник – лежавший поперек седла посох-чаробой Алёша распознал сразу – держался спокойно и уверенно, да и как бы иначе? Чаробои в Китеже были наперечет, и владели ими лишь самые умелые да удачливые. Новичок об эдаком счастье мог разве что мечтать, и Алёша мечтал бы, если б загадывал вперед дальше чем на год-другой.

Когда меж конскими мордами осталась лишь пара аршин, богатырь остановил Буланыша и отбросил капюшон. Обладатель чаробоя ответил тем же.

На вид ему можно было дать лет сорок, но Охотники стареют медленней обычных людей, и к сорока следовало прибавить еще полстолька, если не больше. Русоволосый, румяный, с короткой окладистой уже седеющей бородой и выбритыми на китежский манер висками, незнакомец сошел бы за красавца, если бы не неприглядный толстый рубец, протянувшийся от лба до левого уха и напоминающий руну боевой волшбы. Похоже, залатали брата впопыхах и уж точно не в лечебных палатах, а потом и не подумали подправить, а ведь отнюдь не сложная волшба превратила бы уродливый валик в едва заметную полоску.

– Брат. – Меченый неторопливо изобразил рукой китежанское приветствие, но изуродованное лицо осталось хмурым, чтобы не сказать злым.

– Брат, – откликнулся Алёша, тоже сгибая локоть и распрямляя ладонь.

– Откуда путь держишь, брат? И куда?

– Из Великограда, – не стал вдаваться в подробности богатырь. – А ищу, похоже, тебя. Можешь меня Алёшей звать.

– Алёша, значит… – Меченый не то поморщился, не то просто моргнул, меряя Алёшу взглядом. – Богатырь-Охотник. И один… Ну и выручку мне прислали… Умники великоградские.

«На себя бы глянул! – взъярился верный Буланко. – Бочка криворожая».

– Выручку? – отчего-то совершенно не обидевшийся Алёша с силой сжал конские бока, унимая возмущенного жеребца. – Вячеслав, советник наш при Великом Князе, только и сказал, что важные сведения везешь, встретить надо да выслушать.

– Ты ж, худова тарелка! – аж рыкнул незнакомец, но тотчас взял себя в руки и почти спокойно объяснил. – Сведения есть, да. Но до Китежа с ними уже не добраться… Ладно, что есть, то есть, могло быть и хуже. Меня можешь Стояном звать.

– А по батюшке?

– Стоян, и довольно, чай, не боярин. – Меченый усмехнулся, но словно бы через силу. – Ладно, поехали, хоть поедим на дорожку по-людски.

* * *

На узенькой лесной тропке не поговоришь, особенно если не тянет, а Стояна не тянуло. Угрюмый здоровяк, не оглядываясь, ехал впереди, и Алёша мог вдосталь любоваться как широченной человеческой спиной, так и внушительным крупом в самом деле причудливого коня. Таких безвольно висящих хвостов у лошадей богатырю прежде видеть не приводилось – казалось, в нем, как в девичьей косе, нет кости, один лишь длинный волос, рыжий вперемешку с белым. Странный конь, странный всадник, странная дорога… Не мертвая, как было в Старошумье, а непонятная.

Где тут меченый Охотник собрался перекусывать, зачем вызывал подмогу, чего вообще хочет? Почему на месте встречи вести свои не передал, куда ведет, зачем? О том, что китежане от своих трудов порой лишаются рассудка, наставник хоть и с неохотой, но предупредил, а Стояна, судя по шраму, еще и по голове неплохо так приложили… Неутешительные выводы напрашивались сами собой, но Алёше новоявленный напарник свихнувшимся не казался, да и Буланыш безумие бы опознал, богатырские кони многое чуют.