– Долго рассказывать, увидишь – поймешь.

* * *

Изба предусмотрительно втянула за хозяйкой железный «язык», по которому можно было бы спуститься, но Алёшу подобная высота не смущала. Богатырю случалось прыгать и с крыш, и с обрывов, однако сейчас это не имело смысла: и за самой ягой, и за двором наблюдать сверху было сподручней. Окинув привычным взглядом дозорного тропинку, которой пришли они со Стояном, яркую грибную полосу и хозяйку с ее «самоваром», Алёша по примеру спутника стал глядеть вверх. Ничего особенного. Солнечная синева, еловые верхушки, бегущие куда-то вдаль редкие белоснежные облака в вышине…

Звонкий трубный клич ненамного опередил вырвавшееся из-за елового гребня огромное крылатое тело, вот ничего еще нет, а вот к ним, прямо сюда несется… змей?! Нет, все же лебедь, только не белый, а серо-серебристый. Именно так блестят на солнце крытые осиновыми чешуйками маковки северных теремов.

Богатырь невольно потряс головой, гоня наваждение, и Стоян довольно хмыкнул.

– Я как эдакую дуру впервой увидел, тоже никак проморгаться не мог. Зато потом поверил сказам, где гуси-лебеди детей таскают.

– А они таскают?

– Если отступницам служат, случается. Скажи, хорош ведь?

– Хорош, – отчего-то шепотом подтвердил Алёша, с оторопью следя за огромной птицей.

То ли гусь-лебедь зачуял тот самый «русский дух» и не пожелал поворачиваться к чужакам спиной, то ли ему так было удобнее, но спустился он точнехонько против крыльца, взметнув могучими крыльями целую тучу пыли, листьев и еловых иголок. Переступив с одной чешуйчатой ноги на другую, крылатый гость вытянул мощную, с хорошую березку, шею и, широко разинув алый клюв, показал длинный зубастый язык. Очень похоже, что с намеком.

– Чего ему надо? – злить крылатое чудище, проверяя, как ходит в ножнах меч, богатырь все же не стал, хотя руки чесались.

– Ты смотри давай…

Небесный гость, словно лихой плясун руками, взмахнул крыльями и вновь издал жуткий крик, прерывистый и угрожающий, отдаленно напоминающий гогот. До сего дня лебединые вопли Алёша полагал громкими и на редкость противными, но в сравнении с огласившим лесную поляну кличем они сошли бы за ласкающий слух щебет.

– И чего орать? – Яга со своим «самоваром» уже была тут как тут. – Петухам завидуешь? Так они, кукарекай не кукарекай, в горшке кончают.

Гусь-лебедь обиженно гоготнул и словно бы отшатнулся; изогнув шею и повернув голову вбок, он таращился на Марфу серо-голубым глазом. Теперь Алёша разглядел, что на макушке чудо-птицы торчит кривой черный гребень, а кончик черно-алого клюва напоминает лезвие окровавленного топора с задранными и чуть изогнутыми носком и пяткой[35]. Стала видна и покрытая светлыми перьями широкая грудь, а на ней – что-то вроде сплетенной из ремней корзины, в которую яга как раз приладила «самовар». Умело и быстро, надо думать, проделывала она это не первый раз. Птица вновь коротко проорала и изящно склонила к яге клювастую башку.

– Ну-ну. – Марфа похлопала великана по макушке возле самого гребня. – Не серчай, сам виноват. Чего орать-то на весь лес было? Ладно, милок, лети давай.

Еще один вскрик, короткий разбег, вроде бы тяжелый подскок, кружащая в солнечном свете пыль… Огромная серебристая тень, постепенно уменьшаясь, взмывает всё выше, делает круг и исчезает в набежавшем облаке.

– На закат вроде, – прикинул Алёша и покосился на напарника. – Что там у них?

– Не спрашивал. Да что бы ни было, в чужие дела лезть – беду накликать. Захочет – сама расскажет, не захочет – не лезь, бери, что есть, а есть, поверь, немало. Без Марфы мы б досель знать ни про какого Огнегора не знали бы.

– А сейчас знаем? – усомнился богатырь. – Нет, может, Марфа твоя про него и впрямь слыхала, только правда ли оно?

– Правда, – резко бросил Стоян, и они вернулись в избу, слегка опередив хозяйку.

Не заметить подглядывавших гостей она не могла, но, похоже, смотреть на гусей-лебедей здесь не запрещалось. Марфа со смешком шлепнула Стояна по спине и, крутанув свое блюдо, велела убирать со стола. Уже знакомые змееруки за дело взялись ретиво, причем одна, самое шустрая, потянулась к Стояновой тарелке с яблочком. Меченый отмахнулся, нахалка отпрянула, а Стоян сунул спасенную вещицу Марфе.

– Не глянешь, что с ней случилось? Барахлит, проклятая… только яблоко не съешь ненароком, а то вовсе чудо-вещь загубим.

– Как бы уже не загубили. – Хозяйка мало не ткнулась в тарелку своим носищем, шумно принюхиваясь. – А в чем беда-то?

– Знал бы, сказал. Как месяц назад уронил, так, похоже, и задурила. Нет, я проверил, само собой, было и видно и слышно. Я успокоился, думал, обошлось, а тут на́ тебе! То ли слышно по ту сторону не так, то ли не до конца, да и самого меня что-то никто не выкликает. Думал, отвлекать не хотят, чего дергаться, если все ясно? Ага! Вместо сотни ратников одного Охотника-богатыря прислали, и того за новостями. И смех и грех!

– Уронил, значит? – Яга, что-то глухо бормоча, повертела злосчастную штуковину, но скоро решительно поставила ее на стол. – Нет, не смогу тебе помочь. Не наша волшба.

– А вообще починить-то можно?

– Кто ж его знает? Добудь лучше новую.

– Легко сказать. – Стоян расстроенно скривился, аж дернулась рассеченная хвостиком шрама левая бровь. – Я и эту-то насилу раздобыл.

– Тогда ищи чародея знающего, авось поможет.

– Где искать, Марфуша, и когда? Ладно, сам виноват…

– Вот чтоб все твои вины такие были. – Марфа поднялась и неторопливо направилась в тот угол, где прежде раскапывала «самовар». Раздался уже знакомый грохот, почти сразу сменившийся шелестением. Дрыхнувший на лежанке черно-рыжий муркан подскочил и ринулся на звук, но опоздал. Марфа уже вернулась, причем с самым довольным видом.

– Выбирай, – велела она, вытряхивая из кожаного мешочка пару перстней вроде бы с малахитом. – Один твой, второй – мой, только чур носить не снимая. Коль загорится камень красным – к уху поднеси, голос мой услышишь, вести тебе сообщу. А как сам захочешь мне что передать, нажми на камень и говори в него. Скажешь, что хотел – нажми еще раз, и всего делов. Просто и надежно, не то что блюдца всякие.

– Спасибо тебе, Марфуша, – немного поколебавшись, Меченый взял перстень с утопленным в золото плоским треугольным камнем и сунул в кошель на поясе. – Раньше бы такое…

– Раньше такого у меня не водилось. Ладно. – Марфа звонко хлопнула в ладоши. – Поели-попили, дело сделали, до ночи далеко, можно и потешиться.

Потеха началась с развернутой на столе все теми же змеями карты, но не простой, хоть бы и разукрашенной разными цветами, а словно бы живой. Гусь-лебедь, кружа над лесами и полями, надо думать, видит что-то подобное. Взлетишь повыше, увидишь больше, спустишься, многое скроется из глаз, зато оставшееся сможешь разглядеть в подробностях до тропочки, до родничка, до горелого пня с муравейником. Разве что развернувшийся на Марфином столе Балуйкин лес оказался полупрозрачным, и сквозь него проглядывали доски.