– Пожалуйста, Итан… – всхлипываю я едва слышно.

– Пожалуйста, Итан, – насмешливо передразнивает меня Хемптон. – Помнишь, сколько раз ты умоляла меня, но совсем о другом. Неплохая, кстати, идея, – его грубые пальцы скользят по другому колену вверх. – Может мне тебя трахнуть перед финальным актом? Немного удовольствия перед смертью. Рэнделлу будет чертовски неприятно найти тебя не только голой и мертвой, но и использованной на славу. Почему я только сейчас пришел к этой мысли, Лиса?

– Не надо, прошу тебя, – повязка становится насквозь мокрой от моих слез.

– Отвечай! – кричит Итан, грубо раздвигая мои напряженные бедра, несмотря на отчаянное сопротивление. Я издаю безумный вопль, и он резко одергивает руку.

– Не ори! Я лишь дам тебе то, чего ты сама хочешь, – рычит он, прижимаясь щекой к моей груди. Я слышу его хриплое возбужденное дыхание, когда он разрезает вверх моего платья и кружевной бюстгальтер, практически оставляя обнаженной сверху. – Ты всегда выглядишь так, словно ждешь, что тебя поимеют. Помнишь, как ты сосала у меня в машине через пару минут после знакомства? Тебе же так это понравилось. А как визжала подо мной, когда я трахал тебя в квартире? Мы можем повторить, хочешь, Лиса?

– Нет, – почти ничего не соображая от ужаса, качаю головой я, мои зубы стучат, и, кажется, течет не только из глаз, но и из носа, но эстетика сейчас волнует меня меньше всего.

– Засунуть тебе в горло? Как тебе такая смерть? Задохнуться, делая минет? – Итан резко смеется. Лезвие медленно движется по моим ребрам. Он резко сжимает зубы вокруг соска, а потом начинает лизать его с одержимым неистовством. – Я непременно трахну твой рот, Лиса. Рэнделл бы оценил, я уверен. Это его способы получения удовольствия. Тебе тоже нравится, Лиса? Когда висишь на волоске от смерти? Когда в любой момент твой шея может хрустнуть в чьих-то руках? Разве сейчас происходит не то же самое? Ты боишься? А тогда, под ним, не было страшно?

– Нет, я знала, что он меня не убьет. Прошу, не делай этого, Итан, остановись. Подумай о своем брате.

– С моим братом все будет хорошо. Я о его будущем позаботился. Я не такой, как мой отец. Поговорим о том, почему ты так была уверена, что Перриш не убьет тебя? А может, мы оба больные? И сейчас, в этот момент он стоит за дверью и ждет, когда мы перейдем от слов к действию. Тебе не приходила в голову мысль о том, что мы могли вместе все это проворачивать? Его мать, жена. Теперь ты. Ему нравится наблюдать, таким образом он переживает то, что сам почувствовать не способен. Его заводили записи с камер, где я тебя трахаю, уверен, что он сохранил их все и пересматривает, когда становится особенно одиноко. Как ты думаешь, что он делает, когда наблюдает за нами? – Итан усиливает нажим и лезвие ощутимо царапает мою кожу, позволяя осознать, как легко и мягко оно способно войти в мое тело. – А сейчас? Что он делает сейчас?

Сквозь хриплый вой собственных рыданий, я слышу скрип открываемой двери, и, кажется, совершенно перестаю дышать, превращаясь в каменное обездушенное изваяние, застывая в ужасе и неверии.

– А сейчас он собирается присоединиться к твоей игре, Итан, – произносит Рэнделл Перриш спокойным и сдержанным голосом.

Итан

Темная сторона души. Мы так много говорим о ней, и так мало знаем. Червоточина зла есть в каждом из нас, она прописана в генах, и только социальные нормы и рамки удерживают нас от инстинктов, наследуемых от древних предков. Человек является хищником, самым опасным и безжалостным хищником на планете. Испокон веков, с самого зарождения цивилизации прогресс строился на насилии и войнах, на убийстве и доминировании сильного над слабым. Иначе мы не умеем. Такова наша природа, но есть те, кто отрицают ее до конца жизни, не нарушая навязанные обществом правила и законы, а есть такие, как я… Почему-то считается, что склонность человека к жестокости и насилию проявляется в детстве, и как только в СМИ появляется информация о серийных убийцах, причину их преступлений сразу начинают искать в неблагополучных условиях, в которых они выросли, в жестокости или алкоголизме родителей, или врожденных психических патологиях и травмах. И кто я такой, чтобы спорить с профессионалами в своей области? Но я точно знаю, что со мной все было не так.

Со своей темной стороной я впервые столкнулся в семнадцать лет, когда осознал, что рядом со мной существуют люди, которые не заслуживают права на жизнь. Они разрушают все, к чему прикасаются. Именно они, а не я, сеют зло вокруг себя, отравляя мир своим присутствием в нем. Моя собственная теория справедливости появилась гораздо позже, когда я научился договариваться с собственной совестью.

Мой отец, в котором я видел пример и опору нашей семьи, стал первым, кто открыл мне глаза на истинное положение вещей, он заставил меня увидеть, каким ничтожеством является на самом деле.

Разве он заслужил другой смерти? Его предательство убило мою мать, и превратило меня в то, кем я являюсь на сегодняшний день. Если бы я оставил ему его никчемную жизнь, скольких еще бы он погубил?

А Лорен Лестер? Шлюха и алкоголичка, предавшая свою единственную дочь? Чем она заслужила свое существование? Я сделал одолжение городу, очистив от разлагающих общество отбросов.

Корнелия Перриш? Безумная шизофреничка, на протяжении шестнадцати лет продержавшая взаперти собственного сына, тем самым создав из него монстра.

Линди Перриш? Никчемная и жалкая одержимая наркоманка, упорно двигающаяся по пути самоуничтожения. Я сделал ей одолжение, лишив ее мучений.

Возможно, мои рассуждения покажутся вам циничными, создадут обманчивое впечатление, что я ищу себе оправдания – но мне абсолютно плевать, что вы там думаете. Сложно и больно было только в первый раз.

Я никогда не отрицал наличие личного мотива в своих преступлениях, и в то же время поднять руку на невиновного я бы не осмелился. Но весь каламбур заключается в том, что в мире не существует невиновных, безгрешных, святых. И Розариум прямое тому подтверждение. Он построен Перришем на чужих грехах, секретах, скрывающих грязную подноготную власть имущих ублюдков, уверенных в своей неуязвимости. И каждый, кто когда-либо становился объектом агентов Розариума, в той или иной степени заслужил смерть.

Но Рэнделл придерживается немного иной теории. Он играет на чужих грехах, и я всегда хотел понять, как ему удается балансировать на грани между полным безумием и гениальностью. Мне казалось, что он знает лекарство, способное помочь мне сокрыть червоточину, которая разрасталась в моей душе с невероятной скоростью. Я ненавидел его и считал своим учителем. Но я также осознавал, насколько сильно мы похожи внутри, в том самом пробудившемся гене древних предков, для которых не существовало законов и социальных норм. Они убивали за еду, за женщин, за новые территории, убивали в ритуальных целях или даже поедали друг друга для овладения силой соперника. Быть не такими, как все – не значит быть бракованными, ненормальными или больными. И я, и Рэнделл отрицаем запреты, но притворяемся цивилизованными людьми, чтобы толпа не распяла нас, не навесила клеймо психопатов и сумасшедших, не упрятала в тюрьму или клинку для дешевнобольных.