Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда новгородец замолчал, Тарасий Флегонт предложил Дмитрию тоже что-нибудь сыграть и спеть. Вначале Клинец отказывался, так как держал гусли лишь несколько раз в своей жизни, да и певцом себя не считал. Но Рашид тронул его за плечо и сказал:
— Пой. Песня облегчит тебе душу.
И вдруг Дмитрий ощутил, что все его разрозненные мысли и чувства собираются воедино, сжимаются в слова и обретают мелодию. Он заиграл на гуслях не хуже, чем Шумило, и, прикрыв глаза, запел то, что само ложилось на душу:
Где ты, мечта золотая?
Глаз твоих ясных лучи,
Душу мою согревая,
Путь озаряют в ночи.
Видно, звездой путеводной
Ты предназначена мне,
Чтоб, оставаясь свободной,
В дальней сиять вышине.
Где тот якорь, где тот парус,
Что обещан в жизни каждой?
Где та сладостная гавань,
Что мелькает лишь однажды?
Дмитрий на минуту замолчал, перебирая струны. Шумило, изумленный неожиданным мастерством друга, растерянно хлопал глазами. Никифор подошел к Дмитрию, положил руку ему на плечо и тихо сказал:
— Прости, друг, что я не еду с тобой. Любовь — такая сила, с которой ничто не сравнится. Ты ведь и сам это знаешь…
Дмитрий кивнул и, глядя куда-то вдаль невидящим взором, снова запел:
Самая злая преграда
Мне бы казалась смешной,
Если б я знал, что ты рада
Встретиться будешь со мной.
Битвы, пучины, пороги
Преодолел я в пути,
Но, видно, и сердцу дороги
Не угадать, не найти…
Где тот якорь, где тот парус,
Что обещан в жизни каждой?
Где та сладостная гавань,
Что мелькает лишь однажды?..
Почти месяц миновал со дня смерти боярина Тимофея, и Анна каждый день подолгу молилась в церкви за упокой его души. В доме она старалась не бывать, чтобы не видеть мачехи и не обмениваться с ней упреками, обвиняя друг друга в случившемся горе.
И в этот день, как во все предыдущие, Анна медленно брела по киевским улицам, не желая возвращаться в отцовский дом, хоть ей и надо было решать там множество вопросов, связанных с наследством и домашним имуществом. Впрочем, девушка знала, что мачеха и так приберет к рукам все, что было можно, да еще и постарается выселить падчерицу из родного дома. Многие судейские и ростовщики были добрыми знакомыми Завиды, которых она сумела обворожить или подкупить. Бороться же с мачехой в открытую было невозможно, ибо Завида делала свои дела тайно, а вслух заявляла, что желает падчерице добра и старается как можно лучше устроить ее судьбу. Да Анне и не хотелось бороться; после смерти отца она чувствовала тяжкую душевную усталость. Девушка знала, что по-настоящему ее защитить от мачехи может только монастырь, либо достаточно умный и влиятельный муж. Но Анна все еще не решалась выбрать тот или иной путь, а тем временем мачеха поспешно и ловко лишала падчерицу отцовского имущества. Только наследство Елены было покуда неизвестно и неподвластно Завиде.
Анна посмотрела вдаль, на чистое холодное небо и сияющие маковки церквей. Зима выдалась затяжной, и сейчас, в последние дни марта, улицы Киева все еще были в снегу. Остановившись на перекрестке, девушка задумалась, куда повернуть: к отцовскому дому или, по привычной дороге, — в монастырь? Редкие прохожие поглядывали на нее, некоторые узнавали. Анна рассеянно смотрела по сторонам и никого не замечала.
И вдруг словно из-под земли возникла рядом с ней массивная фигура в широкой медвежьей шубе. Анна вздрогнула, отступив в сторону, и столкнулась взглядом с незнакомцем, в облике которого было что-то звериное. Глаза его из-под косматых бровей сверкнули хищным блеском, тупое лицо скривилось в плотоядной улыбке. Страшноватый детина чем-то напомнил Анне виденного когда-то из окна разбойника Быкодера.
Устремившись прочь, девушка и сама не заметила, как ноги понесли ее в сторону монастыря. Каждый раз, приближаясь к обители, Анна с тревогой думала о том, в каком состоянии найдет Евпраксию. День и ночь она молила Бога укрепить здоровье любимой наставницы, но болезнь не отступала, оставляя Евпраксии все меньше сил.
Анна застала Евпраксию лежащей в постели. Голова больной покоилась на высокой подушке, и лицо ее почти не отличалось от белой наволочки. Рядом на скамейке сидела Надежда и, перебирая четки, тихо молилась.
Увидев испуганную Анну, Евпраксия и Надежда разом вздрогнули и посмотрели на вошедшую с немым вопросом.
— Ой, какого страшного человека я только что встретила на улице, — сообщила Анна. — Прямо дикий зверь. Хорошо, что столкнулась с таким не в лесу. Ну, да шут с ним. Как ты себя чувствуешь, матушка Евпраксия? — Анна наклонилась и поцеловала больную. — Мне сегодня снился хороший сон о тебе. С приходом тепла поправится твое здоровье.
— Моя болезнь не от холода, — грустно улыбнулась Евпраксия. — А чувствую я себя лучше и, пока мне снова не стало плохо, хочу с тобой, Аннушка, серьезно поговорить. Садись и слушай. Пора тебе наконец защитить себя от мачехи. Да, ты молода и неопытна, у тебя нет тех связей, что у Завиды. Но зато ты образованная девушка и можешь разобраться в законах. Надо отстаивать свое.
— Закон-то на моей стороне, но кто его соблюдает? — вздохнула Анна. — У Завиды все княжие вирники и тиуны в друзьях.
— Знаю. Самой тебе через них не пробиться. Нужно покровительство сильного и справедливого человека. Сегодня дошли до меня вести, что брат мой Владимир вернулся в Переяславль из Суздальской земли. У него-то ты и попросишь помощи. Кто, как не Мономах, чтит законы и всегда заступается за сирот? Он поможет, нет сомнения. И я ему о тебе напишу. Так что собирайся в Переяславль, Аннушка. В провожатые возьми Никиту. Но постарайся, чтобы о твоем отъезде сразу не узнали и не выслали погони. Уедешь так, как когда-то Надежда: тайно и переодевшись юношей.
Анна вытащила из-за пояса свой довольно тощий кошелек и со вздохом сказала:
— Здесь едва хватит на дорогу в Переяславль и обратно. Мачеха спрятала все денежные сбережения отца, а говорит, что они пошли в уплату долгов. А матушкино наследство хранится в тайнике Билгородского монастыря, и тетушка взяла с меня клятву не брать эти гривны до замужества или до пострига. Она боялась, что мачеха или ростовщики могут их выманить у меня. Но, я думаю, Бог простит, если теперь я нарушу эту клятву и сначала съезжу в Билгород, а потом в Переяславль.
— Погоди, Аннушка, — возразила Евпраксия. — Опасно сейчас, до встречи с Мономахом, открывать тетушкин тайник… Все свое имущество я уже завещала монастырю, но кое-что у меня осталось при себе. Вон там в углу на дне сундука спрятан ларчик с гривнами.
— Нет-нет, матушка! — запротестовала Анна. — Я пока не дошла до такой крайности. У меня еще есть кольца и серьги.