У двери его ждала гестаповская троица; шеф, заложив руки за спину, казалось, любовался этюдами Клее. На знатока он был не похож, скорее уж на хищника, радующегося будущей добыче.

— Гауптштурмфюрер Бивен все вам объяснит, — пролепетал Симон.

Гестаповец расхохотался.

— Что в этом смешного?

— Ты. Он. Да уж, благодаря вам мой день сегодня задался, герр Симон Краус!

— Около двух десятков раненых — причем среди инвалидов войны, это ж надо умудриться. Пострадали различные магазины и коммерческие точки — я о немецких магазинах, а не о еврейских. Также повреждено общественное достояние, имущество рейха. Не говоря уже о разрушенном оборудовании U-Bahn.

Обергруппенфюрер Пернинкен перевел дыхание. Со своей розовой кожей, словно углем нарисованными бровями и голым черепом, он напоминал физиономию с детской картинки. Стоящий навытяжку перед его столом Бивен походил на обвиняемого в клетке для подсудимых.

— И кто же, оказывается, стоит за этой длинной чередой проблем? Вы.

— Обергруппенфюрер…

— Заткнитесь. Мы — та сила, которая находится над законами, над народом, над экономикой. Мы — порядок и власть. Если мы уверены в том, что выполняем свое дело и защищаем партию, то можем позволить себе все. Но о каком деле речь идет в данном случае?

Бивен сглотнул и рискнул ответить на вопрос:

— Убийца Адлонских Дам был нейтрализован.

— А я слышал только о калеке, об изувеченном бедолаге, жертве Большой войны, которому вы снесли голову, вытолкнув его на рельсы U-Bahn.

— Обергруппенфюрер…

— На меня наседают парни из NSKOV, которые утверждают, что вы набросились на бывших фронтовиков, на инвалидов, на увечных. А еще руководители СА, которым была поручена охрана порядка на марше, — вы избили членов их отряда. Не отстает и дорожная полиция — ваша гонка с преследованием создала серьезные проблемы в движении транспорта, — а также железнодорожная полиция, которая полагает, что вы не единожды нарушили закон на ее территории. Мне продолжать? Даже частные лица осмелились заявить о своих правах и потребовать возмещения ущерба. У гестапо!

Пернинкен вздохнул и засунул большие пальцы за ремень.

— Можете гордиться тем, что добились всеобщего единодушия. Они хором требуют вашу голову.

На данный момент ни единого упоминания о Симоне и Минне. Хоть это в плюс.

— Обергруппенфюрер, — перешел он в нападение, — все свидетельствует о том, что Йозеф Крапп и есть наш человек. На самом деле его имя Альберт Хоффман и…

— Где ваши доказательства? Когда убийства следуют одно за другим и устраивается бардак вроде сегодняшнего, нужно предъявить что-то конкретное, неоспоримое…

— У меня имеется все необходимое и даже больше, обергруппенфюрер.

Блеф оставался единственным выходом.

— Очень надеюсь, ради вас же. Как Хёлм?

— Ранение поверхностное. По словам медиков, он быстро оправится.

Короткая, довольно угрожающая пауза. Бивен чувствовал, что на этом экзекуция не закончилась, придется подставлять и вторую щеку.

— Кто эта женщина?

— Какая женщина?

— Не стройте из себя идиота, Бивен. Кто вел «мерседес»?

— Консультант.

— Консультант? — повторил Пернинкен, вставая. На него снова накатил гнев, горяча кровь. Розовое лицо приобрело сочный свекольный оттенок. — Вы думаете, здесь что? Экспертная комиссия?

— Она врач. Консультировала меня в рамках расследования.

— И вы сообщаете мне об этом сейчас?

— Ее советы принесли свои плоды только в последние дни.

— Какого рода она врач?

— Психиатр.

Пернинкен поморщился.

— Мне еще говорили о мужчине маленького роста.

— Еще один консультант, тоже психиатр.

— Что это еще за цирк?

Бивен видел, что перед Пернинкеном лежит досье Адлонских Дам. В подобной ситуации единственным выходом была атака.

— Обергруппенфюрер, — тихо проговорил он, наклоняясь к столу, — подобных убийц не арестовывают при помощи СА и нескольких ржавых пистолетов.

Пернинкен поднял глаза:

— Жду ваш отчет завтра с самого утра.

Бивен вызвал водителя и поехал в госпиталь «Шарите», куда доставили Хёлма. Нескольких слов в белоснежном коридоре было достаточно, чтобы его успокоить. Динамо прооперировали, и он еще без сознания. Но врач был настроен оптимистично — этот старый боров выкарабкается. Бивен прокрутил несколько идей в голове, как крупье крутит рулетку, и примирился с очевидностью: ни красное, ни черное, ни чет, ни нечет, его день заканчивался полной пустотой. Единственной перспективой оставалось вернуться в кабинет, запереться и измарать кучу бумаги, пытаясь объяснить, каким образом хаос сегодняшнего утра можно считать успехом.

Его мутило от одной мысли об этом.

И речи не могло быть засесть за пишущую машинку, как какой-то пустоголовый бюрократ — какими они все, в сущности, и были. Лучше он передоверит эту задачу Альфреду, но только когда у него достаточно прояснится в голове, чтобы все объяснить парню.

Он вернулся к своему «мерседесу», отослал шофера хорошим пинком под зад (теперь он был уверен, что этот холуй — один из стукачей Пернинкена) и взял курс на виллу фон Хасселей. В конечном счете Минна казалась ему лучшим напарником, чтобы выпить по стаканчику и посмотреть прямо в лицо бесчисленным вопросам, которые так и остались нерешенными.

Он звонил, стучал, обошел вокруг всего дома. Минна уехала, и наверняка в Брангбо. Туда он и направился в весьма приподнятом настроении. Заходящее солнце погрузило его путь в озеро теплой крови. Он оставил верх «мерседеса» откинутым. Ветер, жара… Эта одинокая езда (по автостраде, построенной семейством фон Хассель) напоминала ему длинный взмах ножниц, взрезающих алое полотно, когда нити ткани поддаются напору металла. Он был серебристым лезвием. Вспышкой в пурпурной магме.

Летний вечер в бивеновском духе, опять с кровью на руках, с остановкой в поле, чтобы переодеться, отбросить проклятую форму и вновь обрести человеческое лицо. Он запихал военные шмотки и оружие в багажник, испытывая странное облегчение.

Вдохнул полной грудью окружающий его запах земли, удобрений и получил от этого — что случалось редко — истинное удовольствие. Но не от воспоминаний, вот уж нет, а от чувства свободы, просто от вольного воздуха. Было хорошо чувствовать себя крошечным, звеном цепи, сути которой он не понимал, а не винтиком жуткой системы, которую понимал слишком хорошо.

Он снова тронулся с места в облаке пыли. По дороге он купил бутылку коньяка — постыдная уступка пороку Минны, но без малейшей задней мысли. Во-первых, в этой маленькой игре она могла дать ему фору, и первым под стол свалился бы он сам. А во-вторых, если у них однажды что-нибудь и получится, то уж точно не в этом ужасном заведении и не поблизости от палаты его отца.