Ствол пистолета врезался прямо в рану поверх наспех намотанных бинтов. Боль была ослепляющей, хуже, чем в допросной, но Максим пока еще мог сдержать крик. Рядом сестра, нельзя, и о ней полковник тоже не забыл, ухватив за предплечье и дернув к себе.

– Вот, смотри, у тебя один брат остался! И если даже ты мне ничего не скажешь… То и его не будет, – окровавленный ПС прижался к виску Белявского. Симка даже в полутьме видела все отчетливо, взвыла и попыталась расцарапать Юшкевичу лицо.

Но справиться с настоящим военным ей не удалось. Он отшвырнул девчонку в руки брамину.

– Ну, кто-нибудь из вас заговорит? Ты? Или он?

Металл пистолета холодил голову. Максим молчал. Крушинин пытался удержать вырывающуюся плачущую Симку.

– Они ходили в Генштаб за какими-то цифрами из письма!

– Серафима… – Максим дернулся, едва не свалившись вниз, но она отбежала в сторону, и продолжала кричать.

– Они никогда не оставят нас в покое! Я хочу, чтобы это все закончилось! Неужели ты не понимаешь?! Они заставят сказать…

– Пандора теперь хочет достать из ящика надежду, – неопределенно сказал Крушинин. – Говори, девочка, ты права. Они заставят сказать.

Максим не видел сестру в полутемном туннеле, но чувствовал, что она смотрит ему прямо в глаза. Точно, снова блеснули огоньки.

– Химическое оружие… Я слышала, они с архивариусом говорили о нем. Что-то… Кожное, дыхательное… Не помню! – она будто захлебнулась рыданиями, голос сорвался.

Полковник так и не убрал руку с пистолетом:

– Она не помнит. Ты что помнишь, Белявский? Теперь скрывать нет смысла.

– Образец… У Липенко было письмо про транспортировку образца. И он пошел в Генштаб выяснять, куда оно было направлено.

– Направлено… – задумчиво произнес Юшкевич. – Если бы ты не читал письма, то сказал бы «отправлено». Я прав, Семен Михайлович?

Какой-то скрипучий кашель доносился из-за дрезины. Полковнику показалось, что старик сейчас просто помрет у него на глазах. Но Крушинин смеялся, хохотал, утирая слезящиеся глаза рукой.

– А Валерий Сергеевич хоть и химик был, но дурак. Я правильно понимаю, речь идет об экспериментальном образце? Иначе Полис уже снаряжал бы экспедицию куда-нибудь в Сибирь на завод. Что-то небольшое, для лабораторных исследований? То есть, как думал Липенко, подходящее по дозировке на кубометр воздуха…

Максим кивнул, Серафима, уже не боясь, подбежала ближе и обняла его. А может быть, хотела помешать, если брату все же снова сделают больно? Он теперь не знал наверняка, что в голове у этой девчонки. И положил ей руку на плечо, притянув поближе. Все равно, пусть она будет рядом, ведь сейчас решается очень важный вопрос, учитель не закончил говорить. Чертова браминская привычка толкать речугу по любому поводу!

– Ну так вот, а он никогда не задумывался, что ядерное оружие как-то не рассчитано на одновременное применение с химическим? Радиация – это катализатор. Ускоритель химических процессов. В том числе и распада. А образец еще и наверняка принадлежал к группе бинарных ОВ, которые без объединения в особых условиях вообще ядом не являются. Других в последнее время и не разрабатывали – запрещено конвенцией. Липенко вычислил шифр изделия, так, Максим? Такой документации у нас до сих пор еще немало, но всегда чего-то не хватает… Да, этот дурак хотел в одиночку сделать то, что еще не удалось всем остальным браминам! Хотел быть лучше и быстрее других. А в научном мире так дела не делаются…

Максим уже не вникал в смысл последних фраз, он услышал только: «катализатор распада», такие знакомые из-за дедушкиной привычки тащить работу в дом слова… Нет никакого образца! Его испортила радиация или еще что-то. И все это было напрасно?! Может быть… Или все же нет? А видение мертвой станции Китай-город, сестры, задушенной газом, уплывало, таяло, как забытый поутру привидевшийся страшный сон… Сима этого не поняла, поэтому недоумевала, почему ее самый дорогой человек, с которым она уже почти попрощалась, тоже смеется, вздрагивая всем телом, и при этом его глаза блестят, как от слез? И улыбнулась. Ведь если всем так смешно, то все закончилось хорошо!

– А с чего веселиться, Семен Михайлович? – едва сдерживаясь, чтобы не орать, спросил Юшкевич. – Предположения подтвердились, потенциальная опасность для Полиса не моя выдумка. И я с самого начала был прав!

– Конечно же, прав, – брамин обошел дрезину и приблизился.

– И все эти ваши… гипотезы проверю со специалистами и не один раз! И парня, как заштопают, на повторный допрос, чтобы все подробно и под протокол рассказал. Припомнят вам на Совете вашего Липенко, припомнят! И самодеятельность его, и стрельбу, и сговор с целью скрыть новые разведданные, о которых он немедленно должен был доложить, куда следует. А именно – мне лично! И полетите вы, Семен Михайлович, из Совета Полиса прямо на его место… И то, если повезет.

Полковник ухмыльнулся, довольный, что хотя бы одно его сокровенное желание исполнится. В ценность информации о химоружии он уже и сам не верил, жаль, что так все обернулось, но против природы не попрешь. И стал теперь этот образец безвреднее соды, протухнув под радиационным воздействием, если вообще когда-то существовал в реальности, а не в воображении полубезумного архивариуса.

– Парня ты оставишь мне, – будто и не услышал этих слов Крушинин, взглянув на дрезину, где застыл в ожидании раненый и блеснули отраженным светом широко раскрытые глаза Серафимы. А сам он сейчас, как никогда, напоминал инквизитора, мудрого, но бесстрастного, лишенного человеческих чувств. – Когда информация теряет военное значение, она переходит к браминам. Вместе с Максимом Белявским.

– Не слишком много на себя берешь?! – возмутился Юшкевич.

– Не слишком. Один кшатрий как-то раз высказал мне интересную мысль: брамины правят только потому, что им это позволяют, – старик выдержал многозначительную паузу, глядя во тьму, будто и она могла подсказать ему нечто новое и любопытное. – Но я бы поспорил, кто кому позволяет. Наш клан собирает знания, и нам сгодятся даже те, что представляют собой уже чисто академический интерес… А знаний так много, они просто беспредельны! Например, о том, как именно ты стал полковником.

Лицо замершего вдруг начальника разведуправления скрывал полумрак туннеля, и даже голосом ошарашенный Юшкевич себя не выдал: какой бы темной ни была его история, вытаскивать ее на свет заново он не собирался. Крушинин похлопал полковника по плечу.

– Да уж, ты хотя бы с ветерком прокатился. А я-то, старый идиот, на поверхности жизнью рисковал. И все зря! Пойдем, Юрий, пойдем… Иногда и наша с тобой важная работа заканчивается полным пшиком, тебе ли не знать.

Грязно выругавшийся Юшкевич сам сел за руль дрезины и резко дал задний ход – если бы не Симка, Максим слетел бы с платформы, а так лишь вынырнул из забытья от резкого толчка. С визгом тормозов остановив дрезину возле своих бойцов, занявших позиции в темноте, полковник рявкунл: