– Резонно.

– К сожалению, у нас нет времени на эксперименты. Все у нас должно получиться с первого раза. Сейчас я скажу Иванову, чтобы он запускал к Х-воротам первый корабль. Вы готовы?

– Практически…

Переговоры с Ивановым подняли Масленникову тонус. Он стал говорить вдвое быстрее.

– Значит, так, первым пойдет фрегат «Удалой». Это значит, что бросковая масса люксогена составит тонну двести. А потребная энергия… должна быть… – Масленников явно что-то подсчитывал, – должна, значит, составлять… ну скажем, два тераватта.

– Угу.

– Я дам обратный отсчет. И когда я скажу «ноль», вы, дорогой Шура, подадите эти самые два тераватта на люксогеновый дюар.

– Ясно!

– Три… два… один… ноль!

С каждым словом Масленникова Лейкин перебрасывал на пульте один из непривычно крупных, похожих на открывалку для пива, желтых рычагов. А при слове «ноль» вдруг резко опустился на четвереньки и нажал обеими по-пианистски растопыренными пятернями четыре педали одновременно («Оно и понятно, что педалей четыре… У чоругов-то четыре ноги, а не две», – запоздало сообразил я.).

Вдруг раздался негромкий хлопок, а вслед за ним откуда-то из-под пола захрипела омерзительная, немелодическая какофония, в которой я не сразу признал чоругскую музыку.

Отыграв пять тактов, музыка стихла.

– Что это было? – спросил я Лейкина.

– Стандартное оповещение о том, что Х-переход благополучно состоялся.

– Могу себе представить, какая мерзость полилась бы нам в уши, если бы Х-переход состоялся неудачно…

– А я не могу, – серьезно сказал Лейкин.

Тем временем за шутками-прибаутками я совершенно пропустил мимо сознания эпохальность произошедшего. А ведь, если подумать, нужно бы аплодировать стоя! Только что мы, земляне, воспользовались инопланетными Х-воротами для своих корыстных земных нужд и тем самым прорвали Х-блокаду! Забавно, при этом я совершенно не задумывался и над таким, казалось бы, лежащим на поверхности вопросом: где же оказался фрегат «Удалой» после манипуляций Лейкина и Масленникова?

Из системы Макран-то он, конечно, улетел… А вот куда прилетел? Уж не прямиком ли в рачью столицу? Товарищ Иванов, конечно, об этом задумывался. Поэтому, как я узнал позднее, притершись к борту «Удалого», синхронный Х-переход с фрегатом совершили также два «Орлана». И вот, примерно через полминуты, один из них снова вынырнул из наших Х-ворот, вернувшись в систему Макран. Его пилот сообщил о том, что все нормально и можно проводить всю эскадру.

Прошло полчаса.

За это время мы с Лейкиным успели прокачать через Х-ворота целый героический зоопарк – линкор-авианосец «Суворов», линкор «Белоруссия», фрегаты «Новгород Великий», «Беспощадный», «Неустрашимый», танкодесантные корабли «Леонов», «Ольшанский», «Рубан», люксогеновый танкер «Таганрог» и шесть клонских вымпелов во главе с линкором «Кавад».

С каждым боевым звездолетом синхронно совершали Х‑прыжки от пяти до десяти разномастных гражданских посудин: яхты и катера, рейсовые планетолеты и контейнеровозы. А в паре с фрегатом «Рахбар» прыгнул тот самый круизный лайнер «Одесса», гордость гражданского космофлота Синанджа, я сразу узнал его величаво-горбатый абрис…

Оставался арьергард: крепость «Шаррукин-23», которую волочили буксиры «Барс» и «Орхидея», а с ними Х-крейсер «Ключевский» и вооруженная яхта «Зор». С крепостью также шла большая группа истребителей барража «Гриф».

Чоруги, судя по радиообмену, встретили это величественное шествие с неожиданным равнодушием.

Никто больше не нападал. И даже не пытался.

Но почему?

Вначале я «грешил» на Х-крейсер «Ключевский». Он-де испугал рассудительных и трусоватых чоругов своей способностью стремительно погружаться и всплывать в самом неожиданном месте. Не столько даже испугал, сколько смутил их чувствительные умы.

Как выяснилось уже значительно позднее из разговора с товарищем Ивановым, это предположение было верным. Но было и еще одно обоснование чоругской апатии. Дело в том, что целью всех действий чоругов было выдавливание вооруженных сил Великорасы из системы Макран. Выдавливание, а не уничтожение. Мы разблокировали ворота и… так сказать, самовыдавились. Чего им еще было желать? К чему атаковать нас и нарываться на неизбежные в этом случае потери? То-то…

В эту схему не укладывалось нападение эзошей – чоругского спецназа, построенного по типу закрытого военно-религиозного ордена. Но эзоши… эзоши это эзоши.

В целом же нам не особенно мешали.

Я на время оставил пультовую и Лейкина и отправился прогуляться по реакторной.

Мои циклопы вели себя как паиньки.

Кое-кто разбирал штурмовые винтовки эзошей, кое-кто тешился с электроножами. Кто поразумнее, попросту отдыхал, приняв горизонтальное положение. Мало ли, какой приказ поступит через минуту?

Группка любознательных под водительством Щедролосева расселась на полу напротив большого овального монитора пультовой и наблюдала за тем, как фокус Х-ворот поглощает один корабль за другим…

– Ну как вам зрелище? – поинтересовался я.

– По правде сказать, амбивалентно, – ответил, конечно же, Щедролосев (слово «амбивалентно» в нашей роте больше никто не употреблял.) – С одной стороны, я страшно рад, что хоть они через Х-блокаду прорвались… С другой стороны, немного боязно здесь оставаться… без них… Тут поневоле задумаешься: что нам суждено, как быть, кто во всем этом виноват… То есть я понимаю, что чоруги и ягну виноваты. И все же странно это: все уходят, а мы остаемся… Даже несправедливо!

– Есть многое на свете, друг Горацио, что требует расстрела и кастрации, – вставил Свиньин.

– Ну прямо уж «все ушли», – возразил я и осекся. Сообщать циклопам о рейдерах «Кельн» и «Изумруд» до возвращения на борт флуггеров я был не уполномочен. Но что-то же надо было сказать в утешение. И я нашелся: – А вот еще четыре миллиона клонов на Тэрте сидят…

– Так то ж клоны… Мы разве клоны? – грустно сказал Крушков.

– Не только клоны остались… Погодите чуток, будут вам и хорошие известия!

Я старался держаться бодрячком и не показывать циклопам, что мне и самому не по себе. Горше всего было думать о том, о чем я все последние дни старательно пытался, заставлял себя не думать – о том, что если со мной что-то случится… да что там «случится», к чертям собачьим эту официально-лицемерную гладкость… если меня убьют, если мы не сможем сдюжить нашу безнадежную миссию… Любава, моя Любава, так никогда и не узнает, как я сожалею о том, что по глупости наговорил, да и о том, как же сильно я люблю ее той чистой, высокой любовью, в которой уже нет места ревности, недоверию, обидам…

В общем, «все ушли, а мы остались». Что тут еще добавить?

Когда я вернулся в пультовую, Лейкин как раз говорил с Масленниковым.