И я опять сказал: «Да», — уже без тени сомнения.

Как хорошо я поступил, добравшись до Лондона! Моя счастливая звезда ждала меня здесь! Мое упорство было вознаграждена сторицей! Унаследованное мною упрямство моих предков сослужило мне хорошую службу! Я горжусь тем, что в жилах моих течет их кровь, что я оказался достоин своего происхождения!

В Лондоне, вторник, 24 августа 1666 года.

Знаю, моя задача будет нелегка.

Мне понадобится довольно много времени, чтобы прочитать почти двести страниц, а потом перевести их с арабского на латынь, и больше того — надо будет еще объяснить их, ведь автор вовсе не собирался писать ясно. Но в неожиданном предложении капеллана я все же усмотрел удачу, чтобы не сказать больше: знак свыше. Он предложил мне не просто вернуть себе книгу Мазандарани, а погрузиться в ее доскональное изучение, чего сам бы я никогда не сделал. Необходимость прочесть этот текст строчку за строчкой, необходимость перевести его слово в слово так, чтобы он стал понятен требовательному слушателю, — вот единственный способ выяснить раз и навсегда, действительно ли на его страницах живет тайна.

Чем больше я об этом думал, тем больше росло мое любопытство и одновременно возбуждение. Итак, мне пришлось покинуть Джибле и последовать за этой книгой в Константинополь, потом — в Геную, а оттуда — добраться до Лондона, до этой таверны, до берлоги этого любопытного пастыря, и все для того, чтобы впрячься в конце концов в решение этой сложной задачи. Мне показалось, что все пережитое мною за целый год было только прелюдией, чередой испытаний, через которую пожелал провести меня Создатель, прежде чем я буду достоин узнать Его тайное Имя.

В последнем отрывке я написал: «за целый год». Это не метафора, с тех пор, как началось мое странствие, прошел ровно год, день в день, потому что именно 24 августа прошлого года я оставил Джибле. У меня нет сейчас под рукой тетради, в которой я описал свой отъезд, — надеюсь, что Баринелли отыщет, сохранит и сумеет мне ее однажды вернуть!

Но я заблуждаюсь… Убежден, что, если бы страницы, написанные в начале этого путешествия, очутились сейчас у меня перед глазами, я обнаружил бы не слишком много общего между моим первоначальным планом и тем путем, который мне пришлось проделать. Я и не помышлял заезжать дальше Константинополя и, конечно, не собирался в Англию. К тому же я вовсе не думал оказаться здесь совсем один, оставив всех, кто отправлялся вместе со мной, и даже не зная, что с ними могло случиться. За этот год изменилось все — и мое окружение, и я сам. И только одно, как мне кажется, осталось неизменным — мое желание вернуться домой. Нет, если хорошенько поразмышлять, я уже не так в этом уверен. С тех пор как я побывал в Генуе, мне иногда случалось думать, что возвратиться я должен именно туда. Ведь в каком-то смысле я когда-то уехал оттуда. Если не я сам, то по крайней мере моя семья. Несмотря на разочарование и подавленность, испытанные когда-то моим предком Бартоломео, когда он захотел вновь обосноваться в этом городе, мне кажется, что только там Эмбриаччи могут чувствовать себя дома. В Джибле же я всегда буду чужаком… Однако моя сестра живет на Леванте, там похоронены мои родители, там — мой дом, там — моя торговля, обеспечивающая мне относительное процветание. Чуть было не написал, что там живет женщина, которую я люблю. У меня, верно, мысли мешаются… Марта уже не в Джибле, и я не знаю, сможет ли она туда когда-нибудь вернуться, не знаю даже, жива ли она еще.

Возможно, стоило бы остановиться и сегодня вечером ничего больше уже не писать…

25 августа.

Проснувшись, я взялся за дневник, чтобы вновь поговорить о датах. Я собирался заняться этим вчера вечером, но забыл обо всем из-за воспоминаний о Марте. Надо сказать, что в Лондоне существует путаница в числах и датах, о которой я и не подозревал, пока сюда не приехал. Сегодня — двадцать пятое августа, но для здешних жителей еще только пятнадцатое! Из ненависти к Папе, которого каждый здесь называет «антихристом», англичане — так же как и московиты — отказались перейти на григорианский календарь, который принят у нас уже более восьмидесяти лет.

Мне нужно было бы рассказать об этом кое-что еще, но меня уже ждут в пивном погребке. Там будут происходить наши чтения, и там я буду теперь жить. Я пообещал перенести туда свои вещи сегодня же утром.

Начиная с понедельника капеллан и трактирщица Бесс уже несколько раз звали меня поселиться у них, чтобы избежать постоянного хождения туда-сюда, которое могло бы вызвать подозрение королевской полиции. Вначале я отнекивался, желая сохранить некоторую дистанцию между мной и этими радушными людьми, знакомство с которыми я свел не так давно, чтобы делить с ними дни и ночи. Только вчера вечером, когда я вышел оттуда, чтобы вернуться в свою гостиницу, у меня возникло чувство, что за мной шпионят. Это было даже больше, чем чувство, — уверенность. Были ли это воры? Или правительственные агенты? Ни в том, ни в другом случае я не испытывал ни малейшего желания еще раз пережить подобное испытание.

Знаю, что находиться слишком близко от такого человека, как капеллан, с моей стороны опрометчиво: ведь он был некогда значительной персоной, и власти ему до сих пор не доверяют. И если бы я думал лишь о своей безопасности, мне действительно стоило бы держаться подальше. Но моя первая забота теперь не об осторожности, иначе я не добрался бы до Лондона в поисках «Сотого Имени» и воздержался бы от многих других поступков. Нет, моей сегодняшней заботой стало желание получить эту книгу обратно и уехать отсюда как можно скорее, увезя ее с собой. И, вероятно, быстрее всего достичь этой цели мне удастся, только живя рядом и чаще общаясь с этим человеком.

Устроив меня в спальне на последнем этаже, прямо над комнатой священника и подальше от оглушительного шума общей залы, Бесс уже трижды поднималась по лестнице, чтобы удостовериться, что я ни в чем не нуждаюсь.

Эти люди — приятны в общении, хлебосольны, щедры, любят посмеяться и хорошо поесть.

Мне кажется, жизнь здесь будет очень славной, но застрять тут надолго мне бы не хотелось.

26 августа.

Сегодня я должен был приступить к чтению вслух «Сотого Имени». Но мне пришлось весьма быстро прерваться по очень странной причине, которая крайне обеспокоила и взволновала меня.

Мы собрались в комнате капеллана вчетвером: он пригласил двух юношей, вроде бы своих учеников. Один из них, по имени Магнус, должен был тщательно записывать латинский перевод этого текста; другой — тот, которого звали Кальвин, намеревался записывать комментарии.

Я пишу «должен был бы», «намеревался», потому что все пошло не так, как мы предполагали. Я начал с чтения и перевода заглавия: «Откровение тайного Имени Господа всего сущего»; потом прочел полное имя Мазандарани: Абу Махер Аббас, сын Унтела, сына Унтела, сына Унтела… Но едва я перевернул первую страницу, в комнате сразу же стало темно, как будто появилось облако копоти и закрыло солнце, мешая его лучам проникать к нам в комнату. Остальные, казалось, не заметили этого происшествия.