что в табели о рангах моя фамилия не значится. Из уст в уста передавалась фраза министра советской кинематографии, что на следующий кинофестиваль он отправит «Агонию» Климова и это будет фурор. И он действительно занимался картиной: хлопотал, пробивал, обходил бюрократические и идеологические препоны, ведь у фильма, который ещё толком никто не видел, стала складываться репутация антисоветского, в кулуарах шептались, что «Агония» – это смелый политический жест, в нём масса аллюзий с нынешней жизнью, намёк на природу современной власти, но в итоге, благодаря усилиям главного киноначальника страны, фильм Элема Климова всё-таки отправился на Венецианский кинофестиваль, где его уже ждали…

В начале 80-х падением доходов от киноотрасли всерьёз озаботились власти, и началось внедрение системы материальных стимулов: для режиссёров, чьи картины собрали больше 17 миллионов зрителей, ввели полуторный коэффициент к постановочным. Появились поощрения и для тех режиссёров, чья аудитория достигала 30 и 40 миллионов. На цифре «40» фантазия финансистов иссякла, но и такая премиальная шкала стала серьёзным достижением.

Нашей картине дали поначалу первую категорию, но потом переиграли – присвоили высшую. За две серии у меня вышло 15 тысяч постановочных, но ведь ещё полуторный коэффициент, да и за сценарий полагался гонорар, так что в итоге со всеми накрутками я заработал что-то около 40 тысяч рублей – по тем временам огромная сумма. Разумеется, о моём обогащения стало известно коллегам, пошли возмущённые разговоры: мало того, что этот гад снял чудовищную поделку на потребу публике, так ещё и получил за неё сумасшедшие деньги!

И всё-таки, несмотря на презрительное отношение, я начал постепенно преодолевать неуверенность, преследующую меня всю жизнь, и даже почувствовал нечто похожее на убеждённость – возникло ощущение, что я нашёл, наконец, своё кино. Произошло это под влиянием зрительского успеха и тех немногих доброжелательных рецензий на картину «Москва слезам не верит».

Хотя киноэлита по-прежнему меня не принимала, «Оскар» сделал своё дело – западноцентричная, американоцентричная интеллигенция не могла устоять перед этим символом могущества, и я стал ловить на себе заинтересованные взгляды, слышать заискивающие фразы, и это тоже, надо признаться, заставило меня задуматься: может быть, есть во мне нечто достойное уважения?

Со временем отношение к награде Американской киноакадемии становилось у нас всё более почтительным, а сегодня заветная статуэтка и вообще обрела невиданное, почти сакральное значение, ей едва ли не поклоняться готовы – то и дело у меня просят разрешения сфотографироваться с «Оскаром» или хотя бы прикоснуться к нему. Я не исполнен такого пиетета к заветной статуэтке и не очень понимаю ажиотаж. Настоящую гордость я ощущаю совсем по другому поводу: у меня, например, есть уникальная фотография, на которой я запечатлён вместе с великим Феллини.

37

О том, как поменять пробитое колесо, о Филиппе Денисовиче Бобкове, поездке в стрип-клуб, женщине, слетевшей с резьбы, и кризисе советской дипломатии

Многие думали, я прилично заработал на «Оскаре», чуть ли не стал миллионером, что, разумеется, не имело ничего общего с действительностью. Ещё один повод впасть завистникам в уныние – нас наградили Государственной премией СССР, а ведь за предыдущую картину (мыслимо ли такое) тоже была Госпремия – РСФСР!

Деньги я получил немалые, но кончались они довольно быстро. Потратить их с умом, прямо скажем, не вышло – если каждый день сидеть с друзьями в ресторане Дома кино, надолго не хватит никакого, даже самого внушительного заработка. Пожалуй, единственным полезным делом стала покупка машины. Я пошёл к Сизову просить помочь с дефицитными «Жигулями», но Николай Трофимович сказал, что с ними сложно, и предложил «Волгу», которая стоила в два раза дороже – 15 тысяч.

С тех пор я не могу назвать себя поклонником нашего автопрома, хотя допускаю, что причина мытарств с детищем Горьковского автозавода кроется во мне самом – я абсолютный профан в технике, да и толком научиться водить машину не смог до сих пор. Возможно, я просто необучаем. Во всяком случае доставшийся мне инструктор не открыл во мне дара безаварийного вождения. Пару раз я сходил на занятия, но метод наставника показался мне слишком напористым, а сути команд уловить не получалось. Я суетился, ошибался, выглядел бледно, злился на себя и в итоге стал учиться самостоятельно – ездил по ночной Москве, опираясь на интуицию и надеясь на удачу. Не получив хорошей школы, я до сих пор вожу не очень уверенно, сдавая назад, легко могу въехать в какое-нибудь препятствие, хотя вперёд худо-бедно двигаться научился.

Знаю, многие отзываются о своей первой машине с ностальгией, но доставшаяся мне в начале 80-х «Волга» не рождает идиллических воспоминаний. Это был очень тяжёлый автомобиль, внушавший мне чувство беспокойства и суеверного страха. Не обладая знаниями в инженерном деле, будучи от природы совершенно неспособным что-либо мастерить и ремонтировать, я с ужасом ожидал утра, особенно если речь шла о зиме, когда я поверну ключ, а «Волга» моя возьмёт и не заведётся, а значит, предстоят поиски какого-нибудь мастера, что сопряжено с цепью унизительных ситуаций, ощущением своей беспомощности, когда хочется единственного – продать, наконец, машину к чёртовой матери. Правда, довольно скоро ты уже полностью развращён комфортом и отказаться от автомобиля не в силах. В те времена можно было по-настоящему наслаждаться обладанием машины, едешь 15–20 минут в любом направлении – и ты на месте. К пяти-шести вечера я, например, отвозил Веру на спектакль, уезжал домой, а к половине десятого возвращался, чтобы забрать. Всё было близко, а таких проблем, как пробки и парковка не существовало в принципе.

Это сейчас за моей спиной автосервис, который и починит, и на время ремонта выдаст временный автомобиль, а тогда владение машиной оборачивалось для меня множеством трудностей, хотя, разумеется, были и приятные моменты.

Помню, в первый раз мне пришла мысль отправиться в автомобильное путешествие на День Конституции, который отмечался 7 октября. У нас выпало два выходных, и мы съездили в Суздаль: двести километров – и ты в прекрасном, удивительном городе. Спустя какое-то время отправились в Пушкинские Горы – а это уже километров восемьсот. Путешествие стало настоящим праздником, по дороге мы останавливались в гостиницах, куда не так-то просто было устроиться, но Веру узнавали, и нам удавалось заночевать. А ещё мы съездили на машине в Астрахань, преодолев более 1 300 километров, хотя я даже не умел колесо поменять. Когда на трассе случилось ужасное и камера оказалась пробита, я вынужден был отправить Веру с Юлькой голосовать и просить помощи, а сам отошёл подальше, чтоб не мешать и не позориться – наблюдал издали, как какие-то добрые люди приводят машину в порядок, помогая одинокой женщине с ребёнком. Мы всё-таки доехали до Астрахани, остановились у сестры – это был скромный отдых без изысков, но зато с купанием в Волге, рыбалкой, прекрасной едой и застольями.

Вообще, часть жизни между фильмами «Москва слезам не верит» и «Любовь и голуби» в первую очередь запомнилась переживаниями о незавидном положении в киношной тусовке, предательством товарищей по цеху и неуёмным самобичеванием, хотя наверняка за четыре года простоя были и события радостные – встречи со зрителями, поездки, в том числе и заграничные, правда, чтобы добиться выезда за рубеж, мне пришлось предпринимать энергичные усилия.

Долгое время я даже не мог выяснить причину своего невыездного статуса, хотя обращался к самым разным, в том числе высокопоставленным чиновникам. Помню, как-то разговорился с Кареном Шахназаровым, с которым был тогда едва знаком; слово за слово, оказалось, он слышал, что у меня проблемы, и предложил помощь. И вот через пару дней я пошёл на приём к Георгию Хосроевичу Шахназарову, в те времена занимавшему очень значительную должность заместителя заведующего Международным отделом ЦК КПСС. Шахназаров-старший внимательно выслушал, пообещал похлопотать, но спустя несколько дней вызвал и объявил, что, к сожалению, помочь не сможет: «Володя, это не в моих силах…»

«Да что за чёрт! В чём моя вина?» – думал я, погружаясь в чёрную меланхолию. Вся эта история, признаться, серьёзно меня угнетала, да и как не переживать, ведь если тебя не выпускают за границу, значит, в чём-то подозревают, значит, ты совершил нечто преступное. «И что это за государство, – думал я, – в котором даже не могут объяснить человеку сути претензий».

Но однажды, обсуждая столь волнующий меня вопрос с Олегом Табаковым, я получил дельный совет:

– Ты знаешь, у меня тоже такое было…

Когда-то Олег Павлович играл в одном из пражских театров Хлестакова (по воспоминаниям очевидцев это была гениальная работа). На события в Чехословакии 1968 года он отозвался резко, лояльности к советской власти не проявил, и у него возникли проблемы с органами госбезопасности. Видимо, основываясь на опыте, Табаков и порекомендовал обратиться на Лубянку