class="p1">Баталов вёл себя интеллигентно, картину не сдавал, хотя, впрочем, и не поддерживал. Помню, как одна очень уважаемая критикесса брала у меня интервью, и происходило это в присутствии Алексея Владимировича. По вопросам было понятно, что для моей интервьюерши «Москва слезам не верит» – не самое высокое достижение Баталова, что он, конечно, работает хорошо, но следует признать: Гоша вовсе не бриллиант в его короне, потому что картина несерьёзная, проходная. Баталов молчал, хотя и я тоже не перечил, чуть ли не поддержал собеседницу, мол, трудно не согласиться, что наше кино не высокое искусство, но мы очень благодарны мэтру, что он согласился сняться.

Я не знал, как себя вести, в голове крутилось: ну зачем я снял это кино, ведь жил без него и всё хорошо складывалось, у меня было много друзей, меня с радостью встречали за каждым столиком ресторана Дома кино, а теперь… Как всякий самоед, я искал причины проблем в себе.

Ярким проявлением отношения к нашей картине стала афиша, которую выпустил «Совэкспортфильм» для проката фильма «Москва слезам не верит» за границей. В центре композиции – крупный портрет Муравьёвой на переднем плане, чуть меньше, за ней – Баталов, далее по уходящей – Рязанова, а в левом нижнем углу малюсенький кружочек с двумя мелкими фигурками, в которых с большим трудом пытливый зритель мог разглядеть артистов Алентову и Табакова.

Вот так мне, можно сказать, плюнули в морду, напечатав афишу фильма без главной героини, и я особенно даже возмущаться не стал, только робко спросил:

– Но как же так?..

– Вы знаете, – ответили мне деловым тоном, – мы не нашли хорошей фотографии Веры Алентовой…

И я согласился, и эта афиша представляла за границей нашу картину. Правда, во Франции сказали: «Мы не можем выпускать картину с афишей без главной героини». И сделали свой вариант, где Вера на весь формат – как и положено.

Кульминацией обструкции стало традиционное мероприятие на «Мосфильме», которое устраивало Госкино – собрание киностудии. В зале присутствовали сливки кинематографического сообщества, тему собрания уже не помню, скорее всего, что-то формальное, ритуальное. Выступали высшие чиновники киноотрасли, последним говорил, как положено, руководитель Госкино Ермаш – что-то о достижениях, и вроде бы докладчик заканчивает, и я уже думаю, пора подниматься, идти на выход, а тут вдруг из зала: «Вы позволите сказать?..» Оборачиваюсь…

А дело в том, что я чуть не опоздал на мероприятие и свободное место оставалось только в первом ряду, куда мне и пришлось сесть явно не по ранжиру. И вот оттуда я слышу реплику из зала, оглядываюсь и вижу, как в третьем ряду поднимается выдающийся режиссёр Юлий Яковлевич Райзман, народный артист СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат шести Сталинских и двух Государственных премий, классик отечественного кинематографа, и говорит, обращаясь к президиуму:

– Филипп Тимофеевич, мы считаем, что надо что-то делать с картиной «Москва слезам не верит». Сколько на неё ломится зрителей, а ведь это – позор «Мосфильма»! Мы должны что-то сделать, как-то обозначить свою позицию. Ведь это дешёвка, которая…

И я просто-напросто обмираю… Не только потому, что оказался на первом ряду в центре внимания, но главное – на меня обрушивается режиссёр, которого я во многом считал для себя образцом. Работая над «Москвой…», я даже специально пересматривал картину Райзмана «Машенька» с Валентиной Караваевой в главной роли – замечательную, душевную картину 1942 года про юную девушку-телеграфистку, влюбившуюся в шофёра. И вот теперь тот самый Юлий Яковлевич Райзман говорит о моей работе: «Позор «Мосфильма”»! Ошеломляюще!

И зал зашумел. Послышался авторитетный гул, сливки кинематографического сообщества с разных сторон стали поддерживать Райзмана, выкрикивая: «Правильно! Позор! Надо принять меры!»

Думаю, те же самые персоны чуть позже принялись показывать в своих перестроечных фильмах «эпоху тоталитаризма», осуждать «сталинские репрессии», иллюстрировать «ужасы эпохи культа личности» вот такими точно сценами на собраниях.

Позиция Райзмана была удивительна ещё и потому, что не у всех его картин сложилась простая судьба. Если за фильм «Последняя ночь», а потом за «Машеньку» он получал Сталинские премии, похвалы вождя и славу, то его картина 1948 года «Поезд идёт на восток» Сталину не понравилась. Согласно легенде, во время просмотра у себя на даче Иосиф Виссарионович, не дожидаясь окончания фильма, решил выйти из зала. На экране был эпизод, когда пассажирский поезд сделал остановку.

– Какая станция? – спросил вождь.

Услышав, что Новосибирск, он сказал саркастически:

– Вот здесь я и выйду.

Правда, сын вождя Василий с отцом не согласился, отозвавшись о героине Лидии Драновской:

– А я с этой девушкой, пожалуй, доеду до конца…

Юлия Яковлевича не сослали в ГУЛАГ, он продолжил творить, получать Сталинские премии, но очень симпатичному фильму «Поезд идёт на восток» досталось – критика его осудила за легкомысленность и пошлость, обвинив, по сути, в том же, в чём обвиняли фильм «Москва слезам не верит».

Я сидел, обомлев, глядя в сторону сцены, и затылком чувствовал мощный импульс ненависти, слышал сзади себя выкрики, втайне надеясь, что, может быть, хотя бы кто-то выступит в мою защиту. Однако ни в зале, ни в президиуме заступников не нашлось, даже не прозвучало чего-нибудь дипломатично-примирительного: «Ну, это чересчур, это дело вкуса…»

Впрочем, и продолжения разговора, затеянного Райзманом, не последовало. Обструкция почему-то не пошла по нарастающей, а сама собой начала стихать, народ потянулся к выходу, а я сидел, вжавшись в кресло, и старался ни с кем не пересечься взглядом. Никто ко мне не подошёл, чтобы хлопнуть по плечу, проявить сочувствие, только мельком Саша Митта обозначился, дал совет, проходя мимо: «Ну ты это… Не обращай внимания…»

Через некоторое время, встретившись с Николаем Трофимовичем Сизовым, я попытался выяснить, что это было.

– Да брось ты, – сказал он с несколько наигранной беззаботностью. – Ничего страшного – обыкновенная зависть…

– Ну какая зависть у Юлия Яковлевича Райзмана? – воскликнул я, – какая может быть зависть у шестикратного лауреата Сталинской премии?..

Гораздо позже я понял, что Райзман, вероятнее всего, и картины-то не видел. Его просто накрутили, профессионально вовлекли в интригу, использовали как человека авторитетного, умеющего и любящего отстаивать справедливость. Юлию Яковлевичу наверняка рассказали о пустышке, дешёвке, на которую выстраиваются очереди. Райзмана наверняка подзуживали, провоцировали, чтобы в нужный момент он вскочил с места и потребовал осудить низкопробную картину «Москва слезам не верит». Художники вообще люди податливые, я и на себе не раз испытывал этот фокус: вдруг вокруг начинают виться энтузиасты, сначала намёками, потом прямым текстом пытаются привлечь на свою сторону, ловко внедряют какую-нибудь идею и вот уже незаметно – она твоя, и ты полностью в её власти, готов отстаивать с пеной у рта как нечто сокровенное. Куда-то улетучивается критичность, способность к трезвой оценке, и ты начинаешь энергично действовать, а позже спохватываешься и задаёшься вопросом: да какого рожна я влез в эту историю?

Помню, как на знаменитом перестроечном Пятом съезде кинематографистов кто-то из выступающих использовал в своей речи с трибуны оборот «мы считаем…», и тут послышался голос из зала: «Кто это „мы“? Почему вы говорите за всех?»

А в перерыве ко мне подошёл один авторитетный режиссёр и спрашивает раздражённо: «Кто это вообще такой? Кто это из зала выкрикивал?» А я был в соответствующем боевом настроении и решительно бросился восстанавливать справедливость. Мы вместе с коллегой ринулись искать этого человека, и, обнаружив в фойе, я подошёл и сурово, металлическим голосом спросил:

– Это вы интересовались, от чьего лица выступает оратор?..

– Да, интересовался…

– А вы сами-то кого представляете? Мы не поймём, кто вы вообще такой?

– Я второй секретарь Ростовского обкома партии…

– А-а… Так, значит, вы на съезде в качестве гостя? А почему тогда позволяете себе задавать провокационные вопросы?

И тут набегают какие-то люди, видимо, из свиты партийного начальника и с вызовом в мою сторону: «В чём дело? Что такое?..» Возникает скандальная ситуация, я оглядываюсь, а моего коллеги, авторитетного режиссёра, рядом нету и в отдалении тоже не видать, пропал куда-то человек, а ведь мы вроде вместе прибежали сюда, намереваясь добиться правды, восстановить справедливость…

Думаю, что Райзмана накрутили похожим образом.

Когда пару лет спустя он пригласил Веру сниматься в своём фильме «Время желаний», полагаю, это было своеобразной формой извинения. Когда я пришёл вместе с Верой на вручение создателям этой картины Государственной премии РСФСР, мы с Юлием Яковлевичем мило общались, как будто и не было вовсе его пылкого выступления против моего фильма.

Пока «Москву…» ругали кинокритики, а наше кинематографическое сообщество демонстрировало к ней презрение, картину стали отбирать фестивали, в том числе Берлинский. Правда, я, оказавшись невыездным, вынужден был