родное ему Пинское партизанское соединение. Наконец в октябре 1943 года он вернулся самолетом на новую партизанскую площадку. В Москве на знаменитом Чкаловском аэродроме его провожал едва оправившийся от ран старый боевой друг Кирилл Прокофьевич Орловский. На прощание они крепко обнялись.

— Да, Василь, завидую я тебе белой завистью, — сказал Кирилл Прокофьевич. — И генералом ты стал, и целым соединением партизан командуешь, и снова в наши с тобой края громить оккупантов улетаешь. Обскакал ты меня, по всем статьям обскакал, а ведь биографии у нас с тобой до нынешней поры схожие. Кажется поменяй нас местами, и все опять в судьбах совпадет. Только вот теперь ты улетаешь, а я уже никуда не улечу…

— Ну вот, заладил. Теперь тебе ниву нашу поднимать. А фашиста мы и без тебя, коль так случилось, добьем! Ты силы свои собирай, поправляйся окончательно. Все равно на нашей родной земле встретимся. Даст Бог, ты еще генералом полей белорусских наших будешь!

Так оно и случилось. Орловский в трудные для Беларуси послевоенные годы руководил колхозом «Рассвет», который под его руководством вырос в крупное многоотраслевое хозяйство и стал знаменитым на всю страну. За свой воистину титанический труд он заслуженно был удостоен звания Героя Социалистического Труда. Его примеру потом последовал Корж, и позицию двух неразлучных друзей исчерпывающе характеризуют слова Кирилла Прокофьевича о том, что же дает человеку большая и громкая слава: «Есть две стороны славы. Пока она питается действительными достоинствами человека, слава помогает человеку, окрыляет и вдохновляет его, ибо человек видит, что его деятельность находит народное признание. Это приятная и полезная сторона славы. Но есть у нее и другая, коварная сторона… Если слава как бы обгоняет реальные возможности человека, тогда бедняге может показаться, что он и в самом деле такой, как о нем глаголет убежавшая вперед слава. Тогда человек пропал… Испытание славой — самое тяжкое испытание человека. Это как космонавт в невесомости. Кажется легко — а на самом деле трудно. Но так же легко потерять разумное соотношение своих желаний, возможностей и нужд — и пошла голова кругом!»

НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Звание генерал-майора, как в одном месте говорил великий полководец Александр Васильевич Суворов, я получил не в канцеляриях и по тылам, а в борьбе с врагом, в дыму пороха, и всегда был в неравных сражениях с врагом за нашу Советскую Родину, за наш славный советский народ.

В.З. Корж

Прилетел Василий Захарович в хоростовские края на самолете, который пилотировал Герой Советского Союза Таран. Была ясная лунная ночь. Как только приземлились — партизаны сразу же погасили костры. Первым подбежал к машине Трофим Руденя, командовавший теперь аэродромным взводом. Вместе с ним и командир отделения этого взвода Виктор Лифантьев. Они помогли прилетевшим спуститься с самолета на родную землю.

— Василий Захарович! — воскликнул Руденя. — С приездом! Ну наконец-то. Мы совсем заждались!

К ним уже поспешали Клещев, Федотов, Войцехович. Крепкие объятия, поцелуи, приветственные восклицания. Федотов внимательно присмотрелся к Коржу.

— А что это за фуражка у вас, Василий Захарович, — новая, военная, особая какая-то?

Тут Корж рывком сбросил куртку, сверкнул наведенный кем-то луч фонарика, и люди увидели у него на плечах блеснувшие золотым шитьем генеральские погоны. Все так и ахнули, стали шумно поздравлять.

— Вот в Штабе партизанского движения приказ объявили, форму выдали. Да и не мне одному, — скромно пояснил Василий Захарович. Он осмотрелся. — Это же какой аэродром вы за это время отгрохали! Чудо, красота! И все это в моих Новинах, почти рядом со штабом соединения.

Корж прошелся, постучал сапогами.

— Крепко, и такая полоса! Лучше не придумаешь. Свой аэродром! Теперь не нужно кланяться соседям. Сюда можно вооружение, боеприпасы доставлять. Вот о таком я и мечтал все время.

— Мы мобилизовали не только партизан, но и население деревень, — отметил Федотов. — Работали днем и ночью. Наши летчики дали ему самую высокую оценку.

— Я, хлопцы, доволен. Очень хорошо. Как на Тушинском аэродроме. Жаль, что меня в это время с вами не было.

Тут Василий Захарович обратил внимание на плотно набитый вещмешок Клещева.

— А ты, Алексей Ефимович, куда это собрался?

— Да вот, туда же, откуда и ты…

— Что так вдруг? И надолго?

— Пожалуй…

— А мне так хотелось о многом с тобой поговорить. Предстоят большие дела.

— А это уже вот с моим заместителем, — Клещев с ехидцей указал на Сергея Григорьевича Войцеховича.

— Что ж, товарищ надежный. Жаль, однако, что ты вот так сразу улетаешь, а то у меня в Москве к тебе кое-какие интересные вопросы накопились. Да, видать, не судьба…

Через полчаса Клещев улетел и не появлялся в Пинской области вплоть до самого прихода частей Красной Армии в ходе освободительной операции «Багратион». Может, оно и к лучшему было, что давно назревавший между ними нелицеприятный разговор тогда не состоялся. Последующее пребывание Клещева в советском тылу отнюдь не помешало ему получить с подачи Пономаренко звания генерал-майора и Героя Советского Союза, что было неоднозначно воспринято многими партизанами-«комаровцами», героически воевавшими в тылу врага с первых дней войны. В свою очередь Корж, никогда не «трубивший» в Центр исключительно о «себе любимом», был удостоен этого высокого звания самым последним, 15 августа 1944 года. Причем кое-кто еще сомневался — «достоин» ли?…

Спустя шесть десятилетий Эдуард Болеславович Нордман в связи с этим вспоминал: «Весна 1944 года. Идут тяжелые бои партизанских бригад имени Буденного, имени Кирова, имени Ленина с регулярными немецкими фронтовыми частями.

Это уже не бои 1941 года. Начальник штаба Пинского соединения Н. Федотов обращается к Коржу:

— Василий Захарович, подпишите шифротелеграммы в Москву, в БШПД.

— Времени нет. Бои идут. А что у тебя в телеграммах?

— Сообщаем об успехах.

— Николай, об успехах напишут после войны другие. Наше дело не писать, а воевать. Хорошо воюем, Николай?

— Да, Василий Захарович.

— Вот это и есть главное. А писать? Пусть другие пишут.

Возможно, поэтому в архивах так мало материалов о пинских партизанах».

Василий Захарович хорошо знал людей, интуитивно чувствовал фальшь и двойственность поведения, позиции тех или иных личностей. Война, особенно ее начальный период, давала ему полное право для достаточно нелицеприятных оценок, однако тогда Корж, стиснув зубы, хранил все в душе и памяти своей. Вместе с тем, по совести, для него это вовсе не означало, что нужно огульно всех «развенчивать», «охаивать», лишать должностей