Он сказал Я должен остаться один в белом и в тишине. Он пошел по снегу и одолел много миль, и его увидел белый медведь, один из самых проворных, самых свирепых убийц на земле. Он увидел, как медведь бежит к нему, и мех у медведя грязный, желтовато-белесый на чистом белом снегу, а потом грохнул выстрел, и медведь упал замертво. Смотритель станции пошел за художником и пристрелил медведя, когда тот напал. Медведь лежал на снегу, и шкуру его запятнала красная кровь, и красная кровь забрызгала белый снег.

Потом художник вернулся в Англию. Он увидел белый, увидел красный, и вернулся в Англию посмотреть на красный еще.

Он пришел на скотобойню и сказал менеджеру, что ему нужна кровь. Менеджер спросил, сколько крови, и художник сказал, что ему нужно наполнить ванну, а менеджер ответил, что, увы, это слишком мало, не стоит свеч. Скотобойня продавала кровь мясокомбинату на сосиски, на телячий рубец, на собачий корм, и эту кровь она продавала сотнями, тысячами галлонов, а продать 40 или 50 галлонов на ванну не стоит свеч.

Художник решил, что, если не стоит свеч продавать 40 или 50 галлонов, никто не заметит их пропажи. Он подождал в пабе у скотобойни, и около 19:00 вошел человек, у которого руки были в крови. Художник купил ему выпить, постепенно перешел к вопросу крови, и человек обещал покумекать, чем тут помочь. У художника был белый фургончик, в котором он порой возил картины. Он отогнал фургончик на улицу у скотобойни, и назавтра тот человек под каким-то предлогом задержался на работе, а потом вышел к задней двери. Художник привез пять пластмассовых баков для садового мусора, и человек наполнил их кровью; таскать их в фургон пришлось вдвоем. Человек поехал к художнику домой, помог втащить баки по лестнице. Они вылили кровь в ванну, и человек ушел.

Художник разложил на полу в студии листы бумаги выложил бумагой дорожку из студии до ванной и пол в ванной тоже. Он пошел в ванную и поставил там видеокамеру на штативе. Включил и залез в ванну. Посидел в крови, держась за края, потом лег, отпустил края, опустил коленки вбок и погрузился в кровь целиком. Потом рассказывал, что открыл глаза, но кровь была не такая красная, как он надеялся.

Потом он сел, и с волос по лицу потекла кровь, и он открыл глаза и посмотрел в камеру.

Он встал и вышел из ванны, и по бумаге пришел в студию и там ложился то на один лист, то на другой. На последних листах следы были редки и светлы, потому что почти вся кровь сошла, а остатки подсыхали.

Когда листы высохли, он их убрал и положил новые. Вернулся в ванную, снял окровавленную одежду, уронил на пол и снова залез в ванну. Повторил всю процедуру заново.

Так он делал снова и снова, и наконец в ванне осталась только лужица. Он зачерпнул чашкой, сколько вошло, и поставил чашку на край ванны, а потом включил воду и наполнил ванну до краев, и лег в воду, и камера записала, как его окровавленное тело лежит в прозрачной воде.

Он встал, вышел по бумаге, лег на бумагу.

Вернулся в ванную, спустил воду, налил снова и снова залез.

Смыв всю кровь, еще раз наполнил ванну чистой водой и вылил туда чашку крови.

Потом спустил кровавую воду и продал первую серию кровавых полотен за £ 150 000. Называлась серия «Допустим, коричневый = красный».

Он и прежде был довольно известен, отчего этот новый его уклон и продался за £ 150 000, а когда «Допустим, коричневый = красный» ушла за £ 150 000, все очень заинтересовались другими его работами, тоже с интересными названиями, и все они распродались еще дороже. В итоге пришли к общему мнению, что интереснее поздние работы, где кровь высыхает или разбавлена водой, но существовало два лагеря, некоторым брутальные ранние работы нравились больше. Фотоколлаж с ванной, проданный за £ 250 000, нравился всем, и видеоинсталляция тоже. У всех работ были интересные названия, ни одна не называлась «Кровавая баня» или «Это не красный» — так слишком очевидно, а художник был умен. И потом в интервью говорил, что все цвета вокруг нас мертвы, но с кровью это проще разглядеть и порой ради ясности ты вынужден рискнуть и высказаться банально. Еще он сказал, что, видя коричневый, все думают о цвете крови, но никто не думает о других цветах, видя другие цвета. Потом он наполнил ванну синей краской, все повторил и назвал это «Допустим, синий = синий».

«Допустим, синий = синий» сочли тоньше и пронзительнее, чем «Допустим, коричневый = красный», и к тому же это уютнее развешивать по стенам в домашней обстановке. Отдельные работы продавались за £ 100 000, а анонимный американский покупатель приобрел всю серию за £ 750 000, и художник очень разбогател.

Публика, естественно, ждала, что теперь он так же поступит с белым, — скажем, пустой белый холст, ничего не нарисовано, только подписано, и все это, очевидно, должно называться «Допустим, белый = белый». С его репутацией он вполне мог такое сотворить. Говоря точнее, сотворить это мог кто угодно, но он мог сотворить и получить за это больше £ 100 000. Однако он не любил очевидных ходов и многие годы сопротивлялся созданию этой неминуемой работы. Он отправился искать другие цвета: ему теперь хватало средств покупать наркотики за любые деньги, и в основном он прибегал к ЛСД и еще кое-каким, и в жизнь вернулись цвета. Не совсем правдиво утверждать, что они положили конец его работе, поскольку для создания «Допустим, белый = белый» или даже лукавого «Без названия», чье появление кое-кто прогнозировал, требовалась не совсем работа. Он уехал в Штаты, и публика шутила, что он теперь увлечется политикой и напишет «Допустим, черный = белый» и как это будет замечательно. Но он только нюхал кокаин, говорил, что должен увидеть мир, каким видят его люди, способные позволить себе купить его работы, и его арестовали и предъявили обвинение в попытке дачи взятки, а также в хранении, потому что он сказал полицейской при исполнении, что она неплохо наживется, если потихоньку прикарманит его фотографии и отпечатки пальцев.

Между прочим, после такого успеха «Допустим, синий = синий» художник послал одну маленькую работу Лодочнику. Окунул большой палец в синюю краску и оставил отпечаток на грубой бумаге. Потом шприцем для анализов взял из вены 50 кубиков крови, окунул в нее перо и написал внизу: «Допустим, синий = синий». Приложил к этому открытку, а в открытке написал Вы поторопились меня поднять. Работа была маленькая, но совершенно уникальная. Лодочнику она нравилась меньше, чем Пикассо «голубого периода», и он продал ее за £ 100 000, а на них купил себе небольшую яхту, а потом и батисферу и спускался в карман синевы когда в голову взбредет.

Художник больше никогда не видел синего.

Сибилла брала меня на «Допустим, коричневый = красный» в галерею «Саутбэнк», но я был слишком мал и не оценил по достоинству. Потом, когда мне было лет восемь, в 1995-м, мы сходили на «Допустим, синий = синий» в «Серпентайн». Сибилла считала, что «Допустим, коричневый = красный» и «Допустим, синий = синий» должны стать Рождеством и Распятием следующей половины столетия и что позднейшие художники поймут их лучше. Тогда я уже мог оценить по достоинству, но все равно это не самый любимый мой художник.