а на прогулках им было запрещено общаться друг с другом. Геринг разозлился и связал нововведения со своим поведением на суде, раздражавшим обвинение. Он излил душу Гильберту:

«Неужели вы не понимаете, что все эти шуточки и выходки — всего лишь юмор висельника? Думаете, мне приятно сидеть и выслушивать сыплющиеся на нас градом обвинения? Нам нужна хоть какая-то отдушина. Если бы я не встряхивал их время от времени своими шуточками, кто-нибудь скоро окончательно сломался бы!»

Гильберт пытался убедить рейхсмаршала, что за его бравадой скрывается подсознательное чувство стыда, но, скорее всего, так и не убедил. Хотя внешне Геринг как будто согласился с доктором:

«Психолог в состоянии понять это. Но полковник Эндрюс — не психолог. Думаете, в тиши этой камеры я не корю себя постоянно и не сожалею о том, что не избрал в жизни путь, который не привел бы к такому концу?»

Гильберт сообщил Герингу, что отныне заключенные будут обедать в одиночестве. Рейхсмаршал попросил психолога уговорить Эндрюса позволить подсудимым общаться хотя бы за обедом и очень волновался, что теперь будет лишен возможности воздействовать на своих товарищей по скамье подсудимых. В этом и заключалась истинная причина того, почему американцы ужесточили режим. За несколько месяцев процесса они убедились, что Геринг подчинил своему влиянию большинство подсудимых и не без успеха выстраивает некое подобие единой линии защиты.

Шпеер, напротив, выразил удовлетворение новыми правилами содержания. Бывший министр вооружений сообщил Гильберту, что пару дней назад Геринг, подойдя к Функу во время прогулки, заявил, что его, Геринга, участь предрешена и поэтому все остальные подсудимые обязаны поддерживать его и обеспечить ему достойную смерть мученика. Он убеждал Функа, что со временем, пусть даже полвека спустя, Германия непременно поднимется с колен и благодарные потомки похоронят их останки в мраморных гробах в склепах национального мемориала. О тех же мраморных гробах Геринг говорил Шираху и Фриче, но энтузиазма у них, впрочем как и у Функа, не вызвал. Никто из подсудимых, кроме Геринга, не собирался становиться мучеником за национал-социалистическую идею. Шпеер иронизировал:

«Герингу ясно, что его судьба уже определена, и ему нужна свита для торжественного путешествия. Для него хорошо было бы иметь рядом с собой пару десятков героев рангом пониже».

Полковник Эндрюс собирался разделить тюремную столовую на шесть отсеков. Один из них целиком предназначался для Геринга, а в остальных питались другие заключенные группами по несколько человек.

Когда 18 февраля Герингу впервые пришлось обедать в одиночестве, он выразил свое возмущение. Рейхсмаршал сетовал на холод и недостаток дневного света в отсеке, но истинной причиной негодования была потеря возможности общаться с товарищами. Нововведение понравилось мало кому из обвиняемых, но большинство из них винили в этом Геринга.

Обещанный фильм о массовых убийствах был показан советским обвинением 19 февраля. Вечером Геринг так отозвался о нем в беседе с Гильбертом:

«Этот фильм был снят ими и с правовой точки зрения доказательством служить не может. Им ничего не стоило прикончить сотню-другую немецких военнопленных, а потом надеть на них советскую форму. Вы, в отличие от меня, просто не знаете русских. Вероятно, многие из этих кадров были сняты еще в период их революции, например, эти корзины, куда сваливают отрезанные ножом головы. А эти усеянные трупами поля — вообще типичные пейзажи любой войны. Их можно где угодно запечатлеть на пленку. Мне самому приходилось видеть тысячи трупов. А откуда вообще взялись свежие трупы для киносъемок? Не могли же русские со своими кинокамерами прибыть вовремя как раз туда, где они скопились. Скорее всего, эти трупы — их рук дело. Но, как я вам уже говорил, достаточно и пяти процентов от приведенного количества убитых. Тем не менее, что бы ни говорили и ни показывали русские, я им не верю и впредь верить не собираюсь. Они пытаются теперь спихнуть на нас творимые ими зверства».

Разумеется, сделанный советскими кинодокументалистами фильм, в отличие от фильмов, снятых самими немцами, не мог рассматриваться в качестве строгого юридического доказательства. Зато он был призван произвести и действительно произвел сильнейшее эмоциональное воздействие и на судей, и на подсудимых, и на присутствовавшую в зале публику, прежде всего на представителей прессы.

Часть геринговской критики советского фильма явно абсурдна. Не было абсолютно никакой нужды убивать немец-

ких пленных и потом выдавать их за погибших в немецком плену красноармейцев. Советские военнопленные и так гибли сотнями тысяч и миллионами, так что найти подходящую натуру для съемки труда не составляло. А вот другие замечания Геринга заслуживают внимания. Советские документалисты достаточно вольно обращались с материалом, не брезговали постановочными сценами и сознательными анахронизмами, так что одна и та же хроника порой использовалась для иллюстрации как событий Гражданской, так и Великой Отечественной войны, равно как жертвы красного террора времен Гражданской войны или 30-х годов могли выдаваться за жертвы нацистов.

Совсем недавний пример относится уже к 1999 году, когда польско-немецкий историк Богдан Музиаль вынудил на время свернуть популярную выставку «Преступления вермахта. Масштабы войны на уничтожение», которая с 1995 года с большим успехом демонстрировалась в 33 городах Германии и Австрии. Ее посетили около 900 тысяч человек. Музиалю удалось доказать, что два десятка наиболее впечатляющих фотографий, предоставленных российской стороной, в действительности отражают преступления НКВД. Например, снимок, озаглавленный «Расстрел вермахтом мирного жителя в Кралево, Сербия», в действительности запечатлел расстрел сотрудниками НКВД заключенного во Львове в июне 1941 года.

Для того чтобы разобраться, что в советском фильме, да вообще во всех материалах Нюрнбергского процесса правда, а что — либо сознательная фальсификация вроде Катынского дела, либо использование непроверенных и недостоверных данных, необходимо проделать гигантский объем работы. В течение десятилетий критический анализ нюрнбергских материалов практически не проводился. Только в 60-е годы историки-ревизионисты из Англии, Германии и других стран начали проводить его, однако с заведомо пронацистских позиций, отрицая и холокост, и другие преступления Гитлера и его соратников или в лучшем случае оправдывая военные преступления со стороны Германии аналогичными преступлениями, совершенными союзниками.

Наверное, настало время объективно оценить Нюрнбергский процесс. Его значение непреходяще, и никакая критика умалить его не может. Впервые в истории были доказаны и осуждены преступления против человечности и их вдохновители, те, кто пытался определять жизнь и смерть целых народов, исходя из расового принципа. Впервые были осуждены руководители государства, развязавшие агрессивную войну. Впервые в истории были осуждены партия и спецслужбы тоталитарного государства как орудия преступления.

Но надо помнить, что готовился процесс в большой спешке. Он открылся уже 20