Дэниелу хотелось, чтобы Марк исчез. Откинувшись назад, он боролся с острым желанием взять ее за руку.

— Со мной ему точно неловко, — заявил Марк.

Дэниел улыбнулся: Марк был искренне обижен тем, что ребенок его отверг.

— У тебя паранойя, — заметила Ирен. — А ты, Денни, почему ты ему так нравишься?

Дэниел пожал плечами:

— Наверное, просто внушаю симпатию.

— А он тебе нравится? — спросил Марк.

— Будешь смеяться, позавчера он задал мне тот же вопрос.

— И что ты ответил?

— Сказал, что нравится… Хотя я не уверен, что «нравится» — подходящее слово. Какая-то часть меня… понимает его, или мне так кажется. Убил он Бена Стокса или нет, мы все знаем, что у этого малыша большие проблемы с психикой. Ему нужна забота.

Марк странно посмотрел на Дэниела, словно тот сказал что-то, с чем он был не согласен, но боялся ему возразить.

— Сразу всякое в голову лезет, — призналась Ирен. — Когда я вспоминаю о том, что творила в детстве… Даже думать страшно…

— Например? — спросил Денни, приподняв бровь.

Она улыбнулась и кокетливо скосила глаза:

— Я подожгла двоюродной сестре платье, потому что она заявила, что я похожа на девчонку из «Маленького домика в прериях».[42]

— Подожгла прямо на ней? — Дэниел с удивлением подался вперед.

— Да, у нас на кухне был большой открытый камин, а я так на нее разозлилась. Я вытащила тлеющую щепку и подожгла ей оборку на платье. Все могло закончиться ужасно. Я могла бы оказаться на месте Себастьяна.

— И что было дальше? — хором спросили Марк с Дэниелом.

— Чудо. Она сбила пламя рукой, и все погасло. Просто сбила рукой. Конечно, она на меня нажаловалась… ну и платье было испорчено.

— Я так и знал, что ты была маленькой дебоширкой.

— Поджигательницей! — передразнила Ирен, отправляя Марка за новой порцией выпивки.

— А каким ты был в детстве? — с напускной скромностью спросила она. — Спорим, что очаровашкой.

— Я был оторви и выбрось, — ответил Дэниел, встречаясь с ней взглядом.

— Ну конечно. И это тоже.

Дэниел встретился с Кроллами в Парклендз-хаусе. Психолог подтвердил, что Себастьян сможет дать показания при соблюдении определенных условий. Ирен готовила прошение судье Филипу Бэрону.

Лил дождь, и улица тонула в черноватом сумраке. Кинг-Конг тяжело развалился в отведенном для них кабинете, прикрученные к полу пластиковые стулья стонали под его весом. Себастьян ждал наверху, сам по себе.

— То есть вы признаете, что дело проиграно? — прогудел Кеннет Кролл. — Вы же это мне хотите сказать? Зачем ему давать показания? Разве это не все равно что изобличить себя?

— Есть мнение, что он изобличает себя именно тем, что не дает показаний. Кроме того, на допросах в полиции он держался очень хорошо. Он такой смышленый… — сказал Дэниел.

— Не надо меня учить. Я знаю, что у моего сына есть мозги, иначе он не был бы моим сыном. Конечно, он умнее всей этой тупой шантрапы, с которой вы обычно имеете дело. Мне нужна стратегия. Почему это так важно?

— Потому что мы считаем, что присяжные должны услышать его версию событий. Показания насчет синдрома Аспергера, свидетель, утверждающий, что видел его в парке в более позднем часу, и сомнительность алиби — все это требует комментариев Себастьяна. Мы считаем, что его заявление может сыграть очень важную роль. На этом этапе очень важно, чтобы присяжные услышали, что он не совершал этого преступления. Мы уже привели разумные основания для сомнения, но присяжным нужно услышать это от него.

Пока Дэниел объяснял это, у Кеннета дергался правый глаз.

— Если Себастьян справится, то это может сыграть в его пользу, — добавил Дэниел.

— Если?.. — возмутился Кеннет. — Для меня «если» не существует. Странно, что для вас это не так.

Дэниел набрал полные легкие воздуха.

— Мы можем спросить у Себастьяна, нравится ли ему такая идея, — предложила Шарлотта.

— Бога ради, он же ребенок, что он понимает? — вспылил Кеннет и повернулся к Шарлотте, обдав ее презрением, а стол — брызгами слюны.

— От его выступления будет многое зависеть, — сказал Дэниел, ослабляя галстук.

Комната дознания в Парклендз-хаусе вызывала у него клаустрофобию. В маленькие окна под потолком зарядами бил зимний дождь, и казалось, что в них кидают пригоршни гравия. Дэниел не понимал почему, но это напомнило ему о похоронах Минни.

— Если он выступит удачно, у нас еще будет шанс победить. Если же выступит плохо, если Джонсу удастся вывести его из равновесия или сбить с толку, то это может снова ухудшить наше положение, — выдохнул Дэниел и посмотрел Кеннету и Шарлотте в глаза. — Это риск, но на него стоит пойти, чтобы присяжные услышали его рассказ.

Шарлотта бросила взгляд на мужа.

— А что, если он не даст показаний? — спросила она, рассматривая стол, чтобы не встречаться глазами с Дэниелом. — Тогда его точно признают виновным?

— Вовсе нет, — ответил он.

— Но вы считаете, что ему стоит дать показания?

— Да, мое мнение, что Себастьяну нужно выступить.

Кеннет недовольно надул и без того полные губы, сделав их еще больше. Дэниел посмотрел ему в глаза, одновременно умные и жестокие.

— Думаю, мы все знаем, что это ему по силам, — медленно произнес Кеннет. — И я считаю, что этому бреду пора положить конец. Мы хотим, чтобы Себ вернулся домой. Если он захочет это сделать и вы считаете, что это может помочь, мы не станем возражать.

Позвали Себастьяна. Он вошел в комнату медленно, с милой улыбкой на бледном личике, в зеленых глазах сверкало довольное возбуждение. Он сел во главе стола, родители слева, Дэниел справа. Шарлотта приложила к щеке сына ладонь, и мальчик прилег на нее всей тяжестью.

Кинг-Конг щелкнул пальцами:

— Пожалуйста, сядь ровно, нам нужно обсудить серьезные вещи.

Себастьян послушался, не глядя на отца. И Дэниел в который раз подумал, какой же Себ маленький — ноги не достают до пола, крупная голова покачивается на тоненькой шее, а с улыбкой появляются две ямочки на правой щеке.

— Себастьян, что ты думаешь о том, чтобы выступить в суде? — спросил отец. — Ты смог бы стоять в свидетельской ложе?

— Вообще-то, тебе не придется этого делать, — поправил Дэниел. — Скорее всего, ты будешь в комнате рядом с залом суда, проведут видеоконференцию. С тобой будет социальный работник.

— А ты сможешь сидеть со мной? — спросил у него Себастьян. — Так было бы лучше всего.