– Бога ради, Гонсало! – возопил Падилья. – На этом «знаменитом директоре» более двадцати убитых девушек только здесь, в Мадриде! А если прибавить к этому его брюссельский период, он вполне сможет войти в топ списка Великих Извергов вместе с Чикатило и компанией!

– Я и не говорю, что…

Но Падилья уже закусил удила, и ничто не могло его остановить:

– А его драгоценный сынок, занятый сейчас пластмассовыми кубиками в окружении толпы психологов! Знаешь ли ты, что намеревался сотворить этот ангелочек с дредами?

– Диана уже знает, что он хотел сотворить, и я тоже, – сказал Сесенья.

Это верно. Я не только это знала – каждый раз, когда его при мне упоминали, мое тело снова горело. Оно уже двадцать раз сгорело в воображении, пока ко мне летела та спичка. Спасло меня лишь то простое обстоятельство, что моим противником был ребенок. Взрослый никогда не придумал бы атаковать меня при помощи спички – он просто уронил бы эту спичку в лужу бензина. Но Пабло все-таки был ребенком, и он запустил в меня свой снаряд, словно я была мутантом в виртуальной игре «Умри, чудовище!». Спичка, как падающая звезда, погасла в середине полета, даже не коснувшись меня. Вот что было похоже на чудо. И это позволило мне броситься на него и скрутить, постаравшись не нанести вреда.

Но вред уже был нанесен, и гораздо более серьезный, чем даже отрезанный им у меня левый мизинец или едва не реализованная угроза сгореть заживо: он был воплощен в его напряженном лице, внезапно превратившемся в хищную акулью пасть, бессильно щелкающую зубами, в то время как я блокировала его тело своим – голым и облитым бензином. Самый худший вред – то, чем Пабло стал. Если Наблюдатель и заслужил вечное проклятие, думала я, то именно за эту единственную в своем роде жертву. Потому что, в отличие от замученных до смерти девушек, у мальчика и раньше не было никакой другой жизни. Не будет ее и после – он всегда будет жить в том аду, который создал для него отец.

Когда ураган по имени Падилья несколько стих, Гонсало Сесенья восстановил статус-кво:

– Я всего лишь старался понять, откуда у всего этого растут ноги, Хулио… Самый опасный убийца из всех, кого повидал Мадрид за последние годы, был остановлен при помощи методов, скажем так, не совсем тривиальных… Я должен иметь представление о том поле, на которое вступил… – Он поднялся с кровати и обвел взглядом палату («дворцовым взглядом», как характеризовал эту особенность Ауры Женс). Затем улыбнулся, адресовав улыбку лично мне. – Сожалею, что пришлось задать столько вопросов. Я прекрасно понимаю, что тебе нужно отдохнуть. – И, поздравив меня «от имени президента и министра», удалился вместе с телохранителями.

Когда мы остались одни, Падилья покачал головой:

– У этого Сесеньи внутри больше дерьма, чем в общественной уборной на деревенском празднике со спаржей в качестве основного блюда, – проворчал он. – Но его можно понять: этот козел Леман был одним из главных экспертов в области информационной безопасности, он консультировал наших людей… Так что у нас, оказывается, сидела под задницей гадюка, а мы – ни сном ни духом… Иногда я думаю: а что было бы, если бы кто-то из вас появился на заседании конгресса, разыграл перед ними маску и убедил все политические партии разом, что нам необходимо делать то, что мы делаем? Как ты себя чувствуешь?

– Устала, но уже лучше, – призналась я.

– Извини, не получилось навестить тебя раньше. В пятницу, когда тебя привезли, ты была совсем плоха, а вчера, в субботу, устроили срочное совещание в министерстве по случаю закрытия дела этого Наблюдателя…

Я сказала, что все понимаю, и Падилья явно приободрился:

– В целом как дела, принцесса? Вижу-вижу, в окружении букетов… С тобой хорошо обращаются? Дают супчик с фрикадельками и рагу по-мадридски? – Сложив руки на животе, он подошел поближе и понизил голос: – Сейчас, когда наконец ушел этот зануда, могу по секрету сказать, что Мартос хочет дать тебе то ли медаль, то ли орден, то ли еще что-то в этом духе… Все это будет непублично, конечно, но они готовы целовать тебе задницу… И правильно делают, козлины этакие! – Он подмигнул и улыбнулся. – Слушай, а ты в курсе, что ты чертовски красива? Я думал, ты будешь выглядеть хуже…

– Страшно жаль тебя разочаровывать.

– Не прикидывайся дурочкой. Я тебя и вправду поздравляю. Захват – зашибись. Chapeau![57]

– Спасибо.

Хулио Падилья, всегда такой скупой на похвалы, погрузился в неловкое молчание. Он был мужчина корпулентный – почти столько же в ширину, сколько в высоту; бритая голова, серые глаза и черты лица, напоминающие охотничью собаку. Голова эта торчала из ворота толстого свитера. Он хорошо знал наживок, но своей долгой, поистине ветеранской службой во главе Криминальной психологии обязан был несомненному таланту выходить сухим из воды в любой ситуации, а также невозмутимости, мастерски отлакированной тонким флером эмоций. Поговаривали, на него сильно повлиял несчастный случай с дочкой, навсегда усадивший ее в инвалидное кресло. Тем не менее его филией было Прошение, как и у Веры, и ему страшно нравилось чувствовать себя необходимым, чтобы его о чем-то просили. И тут я доставила ему удовольствие.

– Не хочу я медаль, – зашептала я. – Я всего лишь хочу знать, где моя сестра.

– Черт возьми, принцесса, если бы это было нам известно! Уже просканировали окрестности вокруг этого чертова дома в горах. Завтра, в понедельник, проверят также близлежащее водохранилище. Клянусь тебе, что…

Я остановила его, не повышая голоса, глядя со своей кровати прямо в его глаза:

– Наблюдатель не похищал ее, Хулио. Как и Элису Монастерио.

– Что? Откуда ты это взяла?

– Он мне сказал, – ответила я, чуть поколебавшись.

– Тьфу ты! А что еще он тебе сказал? Что хочет взять тебя замуж? Он же псих! Он сказал бы тебе, что ты королева Египта, если бы при помощи этого…

– У него не было никаких резонов врать мне на этот счет. К тому же он никогда не прятал тела и не избавлялся от них в тот же день. Труп этой девушки-венгерки все еще был у него…

– Румынки… – поправил меня Падилья, почесывая подбородок. – Ева Рутлу, двадцать два года. Она как раз оформляла у нас документы, поэтому никто и не заявил о ее исчезновении…

– Румынка она или венгерка, но ее тело было там единственным трупом, Хулио. Она была последней, кого он похитил.

– Диана, компьютерный анализ показал, что и Элису, и Веру похитил этот тип с вероятностью девяносто девять, запятая…

Я слушала его молча. «Кто-то сфальсифицировал данные, – сказал мне тогда Наблюдатель. – Кто-то из вашего отдела водит вас за нос». Но можно ли ему верить?

Устав называть цифры, Падилья умолк и задумчиво взглянул на меня:

– Тебе надо отдохнуть, Бланко. У тебя стресс – исчезновение Веры, потом захват. Этот дикарь и его отпрыск тебя… причинили тебе много вреда. Но охоту ты провела безукоризненно. Ты – лучшая, и всегда ею была.