После выхода «Второго пола» я получаю много писем. Бывают праздные: охотники за автографами, снобы, болтуны, любопытствующие. Некоторые меня оскорбляют, я на них не сержусь. Брань одной «черноногой», обвинившей меня в копрологии и описывающей мои пиршества, может лишь позабавить меня. Оскорбления лейтенанта, сторонника «французского Алжира», который желает мне дюжину пуль в грудь, подтверждает мое представление о военных. Другие письма – колкие, завистливые, раздраженные – помогают понять, на какое сопротивление наталкиваются мои книги. Большинство моих корреспондентов выражают мне свою симпатию, поверяют свои трудности, требуют советов или разъяснений: они одобряют меня и порой обогащают мой опыт. Во время Алжирской войны молодые солдаты, которые чувствовали необходимость открыться кому-то, делились со мной своими переживаниями. Меня часто просят почитать рукописи. Я всегда соглашаюсь.

Среди людей, желающих со мной встретиться, много бестактных. «Я хотела бы поговорить с вами, чтобы узнать ваши мысли относительно женщины», – обращается ко мне одна девушка. «Прочтите «Второй пол». – «У меня нет времени читать». – «А у меня нет времени на разговоры». Зато я охотно принимаю студентов, студенток. Есть такие, кто очень хорошо знает книги Сартра или мои и желает уточнений, обсуждения; для меня это возможность, оказывая им услугу, понять, что думают молодые, что они знают, чего хотят, как они живут.

Главным образом ко мне приходят молодые женщины. В тридцать лет многие чувствуют себя загнанными в угол ситуацией – муж, ребенок, работа, – создавшейся при их соучастии и вместе с тем вопреки их воле, они кое-как выпутываются с большим или меньшим успехом. Нередко пытаются писать. Обсуждают со мной свои проблемы. Некоторые делают мне довольно странные признания. Два или три раза я встречалась по поводу весьма посредственной рукописи с мадам С, тридцатилетней замужней женщиной, матерью двоих детей, которая поведала мне о своей супружеской жизни: она была фригидной, муж утешался с ее лучшей подругой Денизой, и оба принимали участие в групповых любовных актах. «Зачем? Что это тебе дает?» – спрашивала она у Денизы. «Чувство необычайного сообщничества и еще нежность», – отвечала Дениза. Мадам С. позвонила мне однажды утром: ей необходимо было срочно встретиться со мной. Она пришла ко мне после обеда и сразу стала рассказывать. Обуреваемая жаждой познать чувство сообщничества и нежность, мадам С. последовала в машине вместе с мужем и Денизой в Булонский лес, на улицу Акаций, где, как она сказала, участники групповых актов ищут подходящие машины. С. остановил свой выбор на двух маленьких автомобилях, где находились одни мужчины. «Вы не соскучитесь, мальчики», – заявил он, пригласив в квартиру двух мужчин, потом еще четверых: механиков из гаражей, обрадованных неожиданной удачей. Они много пили. Муж только наблюдал. Как только гости ушли, он приблизился к Денизе и стал шептать ласковые слова: вся нежность была для нее! Отчаяние, сцена; Дениза сбежала. «Ты все испортила!» – крикнул С. и ушел, хлопнув дверью. Жена бросилась за ним, он сел в машину, она – в свою, и они на большой скорости поехали один за другим. Посреди Центрального рынка он остановился, и она врезалась в его машину. Свои документы она забыла дома, и полицейские держали ее в участке, пока муж не привез их. Вернувшись домой, они увидели двух ночных визитеров, явившихся с угрозами: один из тех, четверых, забрал их бумажники. Обессиленная, она легла на кровать, обдумывая свои злоключения. «И вдруг, – призналась мадам С, – я почувствовала нечто такое, чего никогда не испытывала…»

Почему ей хотелось рассказать мне об этом? Во всяком случае, это дало мне возможность составить любопытное суждение о парижских нравах. Однажды вечером Ольга, Бост, Ланзманн и я отправились в автомобиле на улицу Акаций. Машины катили медленно, обгоняя и дожидаясь друг друга, пассажиры обменивались улыбками. Социальная иерархия соблюдалась. Роскошные машины следовали за роскошными машинами; маленькие автомобили группировались между собой. Мы вступили в игру, и вскоре за нами пристроились одна «403-я» и одна «аронда». Бост поспешил нажать на акселератор, и мы ускользнули от них, сознавая, что нарушили все правила хорошего тона. Что касается мадам С, то я потеряла ее из вида.

* * *

В 1958 году протест против войны в Алжире, против фашистской угрозы очень сблизил нас с коммунистами. Сартр вмешался в деятельность Движения сторонников мира, потребовав, чтобы оно боролось за независимость Алжира так же, как в свое время боролось за независимость Вьетнама. В апреле вместе с Серван-Шрайбером он встретился с коммунистами в «Отель модерн» с целью создания антифашистских комитетов. И начиная с мая месяца мы боролись бок о бок. Через Гуттузо, с которым Сартр вновь встретился весной 1958 года, он восстановил контакт с итальянскими коммунистами. В 1959 году Арагон передал ему приглашение от Орловой, игравшей Лиззи в «Почтительной потаскушке», и ее мужа Александрова. Сартр не считал возможным принять его, но когда советское посольство пригласило нас на обед, мы пошли. Там присутствовали Моруа и Арагон, предполагавшие параллельно писать историю США и СССР, Эльза Триоле, чета Клод Галлимар, Жюллиары, Дютур, избавивший нас от необходимости пожать ему руку. Меня посадили слева от Виноградова, который сиял, так как в ближайшее время ожидался приезд Хрущева в Париж; другим моим соседом был Леонид Леонов; двадцать лет назад я читала его роман «Барсуки», но он не говорил по-французски. И все-таки ему удалось сказать: «С философией покончено… Уравнение Эйнштейна делает бесполезной любую философию». Эльза Триоле сидела напротив меня, между послом и Сартром; волосы ее поседели, а глаза оставались очень голубыми, у нее была красивая улыбка, которая контрастировала с горечью ее лица. Когда заговорили об открытиях, позволяющих омолаживать стариков и продлять им жизнь, Эльза Триоле порывисто воскликнула: «Ну, нет! Она и так длится слишком долго, я наконец-то приближаюсь к концу, и пусть меня не заставляют возвращаться назад». У нас есть одна общая черта, сказал мне в 1946 году Камю: страх состариться. Однажды Сартр, намекая на начало романа «Конь красный», где рассказчица настолько обезображена ядерным взрывом, что скрывает свои черты под чулком, спросил автора, как она нашла мужество вообразить себя с таким жутким лицом. «Но мне стоит лишь посмотреться в зеркало», – отвечала Эльза Триоле. В ту минуту я сказала себе: «Она заблуждается: старая женщина не значит безобразная женщина. Это просто старая женщина». В глазах других – да, но не в своих собственных; когда вы переступили определенный порог, зеркало дает вам отражение обезображенной женщины. Теперь я ее понимала. После обеда я оказалась в углу салона с Андре Моруа. Я надеялась, что он расскажет мне о Вирджинии Вулф, которую он знал, но разговор не состоялся.

В октябре Ланзманн сказал мне о книге, которую он только пролистал, но она показалась ему очень хорошей: «Последний из праведников». Я не поверила. После стольких достоверных рассказов, после «Третьего рейха и евреев» Полякова чего ожидать от фантастики? Открыв книгу вечером, я не выпускала ее из рук всю ночь. Когда впоследствии роман прославился и обсуждался, я не соглашалась со многими критическими замечаниями в его адрес. Однако, перечитав роман, я была не столь категорична, обратив внимание на погрешности письма, на религиозность, проглядывающую сквозь ловкий камуфляж. Быть может даже, подлинность произведения сочетается с немного излишней хитростью; но в конце-то концов это и есть литература. «Запечатленный крик», как говорит Кокто.