Когда он говорит о том, что «я должен отвечать за последствия его действий», это похоже на мощный образ персонификации зла, который часто используется в литературе. Но, по моему мнению, это не столько литературный прием, сколько попытка передать на словах ощущение одержимости, а не идею о ней. Поскольку идея, если смотреть рационально, должна быть абсурдна; и все же ощущения от нее вполне настоящие, и выразить их можно только через понятие альтер-эго. Мария Корелли посвятила данной теме свой лучший роман, «Скорбь Сатаны»: главный герой, Темпест, попадает под дурное влияние мужчины по имени Риманьез, который, как Корелли дает нам знать, на самом деле дьявол в облике человека. Неожиданный поворот заключается в том, что на самом деле дьявол искренне расстраивается, когда очередной человек поддается его искушению, поскольку каждое злодеяние все сильнее отдаляет его от Бога. Он жаждет вернуться к Богу, но обречен постоянно искушать людей, прекрасно зная, что они должны воспротивиться его попыткам, дабы он мог искупить свою вину. Это тяжелая борьба, говорит Корелли, поскольку человек неизлечимо слаб. Манихейский подтекст, который можно обнаружить в этом романе, гораздо сильнее заметен в более раннем ее стихотворении:

Одним из самых убедительных изображений зла в литературе можно назвать шедевр Джеймса Хогга «Личные воспоминания и признания оправданного грешника», написанный в 1824-м. Для нас здесь особенно интересно, что это работа шотландского автора, и действие книги тоже происходит в Шотландии, пропитанной теми же доктринами, которые окружали Нильсена с детства. Главный персонаж, Роберт Рингим, воспитан в догмах кальвинистского детерминизма и счастлив жить среди богоизбранных людей, пока не встречает незнакомца, под влиянием которого совершает несколько убийств. Незнакомец уверяет его, что избранный Богом не может поступать плохо. Разумеется, это дьявол. Существует ли он вне Рингима, становится ли он Рингимом или же он – персонификация темной стороны самого Рингима? Автор оставляет это на усмотрение читателей, отражая извечные сомнения каждого человека, размышляющего над подобными вопросами. В первой половине книги история Рингима рассказывается от третьего лица, во второй Рингим сам рассказывает обо всем, что с ним происходит.

Первая же страница его рассказа напоминает нам об «изгое» Колина Уилсона и психологическом портрете серийного убийцы как «одиночки», изолированном от остального человечества. Рингим говорит о себе так: «Я родился изгоем в мире, в котором мне суждено было сыграть столь важную роль». Его нравственное воспитание дало ему четкие разграничения между правильным и неправильным, но попутно внушило ему ощущение, что он ничего не стоит: какие бы грехи он ни замаливал, всегда оставалось еще бесчисленное множество других, которые требовалось преодолеть. «С горечью, свойственной юным, я осознал: для меня в этом мире нет надежды» (есть основания предполагать, что дедушка и бабушка Уайты похожим образом повлияли на Нильсена, который отчаялся соответствовать их ожиданиям). В юности Рингима обвинили в том, что он чересчур склонен к обману (боясь того, что его желания обнаружат, Нильсен научился держать свои чувства под замком).

Когда Рингим впервые встречает незнакомца, он совершенно поражен: тот выглядит в точности как он, и его тянет к нему «словно магической силой». Незнакомец утверждает, что лишь при одном взгляде на человека он может «постепенно принять его облик, а принимая его облик, я получаю доступ к самым потаенным его мыслям». Они становятся лучшими друзьями, и под воздействием незнакомца Рингим незаметно для себя начинает меняться. «Я привык считать его продолжением меня самого». Однако его прежние друзья ничего тревожного не замечают: «Они вовсе не полагали меня безумным, даже наоборот: утверждали, что я никогда не говорил прежде с такой страстью, с такой пылкостью, никогда не выражался в столь торжественной и впечатляющей манере». Он все сильнее убеждался, что «Рингимов» существует двое, и эта мысль со временем начала его угнетать.

Затем совершаются убийства, и читателю остается только гадать, совершил ли их сам Рингим (как считают другие персонажи) или же странный незнакомец, притворяющийся им. Или же Рингим и в самом деле сделал свое внутреннее зло внешним, невольно создав этого незнакомца, чтобы оправдать свою вину. Возможно, незнакомец являлся лишь плодом его воображения. Они даже говорят на эту тему между собой: «Правда ли, – спрашивает Рингим, – что у меня две души, которые управляют моим телом по очереди, и одна душа при этом совершенно не знает, что делает другая?» Ответ незнакомца поначалу уклончив: «Твое предположение недалеко от правды, – говорит он и добавляет: – В каждом из нас властвуют две различные природы». Едва ли можно представить более смелую экспозицию для философии дуализма[86].

Остается лишь отметить, что Рингим в конечном итоге приходит в столь глубокое отчаянье от непрекращающейся борьбы внутри, что сам начинает желать смерти, «воображая себя червяком или молью, которую кто-нибудь раздавит, и тогда я смог бы упокоиться с миром». Но Сатане осталась одна последняя победа, один последний грех для искушения, чтобы его добыча признала «определенную долю гордости в своем сердце за то, что его полагали ответственным за эти противоестественные преступления». Рингим получает удовольствие от мысли, что его признания напечатают и опубликуют: наглядное торжество гордыни. Все это мы видим и в Нильсене, который тоже жаждал смерти и с некоторым удовлетворением размышлял о собственной дурной славе, с нетерпением ожидая момента, когда эту книгу напишут и издадут.