Темис поспешила к нему:

– Танасис! Никос! Что случилось?

Младшие дети собрались вокруг них, одновременно задавая вопросы. Танасис был бледным, но, очевидно, в сознании. Дети сели на пятки возле дивана, куда уложили дядю. Темис принесла теплой воды и антисептик, чтобы промыть рану на голове, а одного ребенка отправила за врачом, переехавшим в соседний дом. На фоне пепельно-бледной кожи шрамы полыхали еще ярче.

Прибежал врач, обследовал голову Танасиса, потом руку:

– Думаю, вам нужно поехать в больницу.

– Я не хочу в больницу, – тихо ответил Танасис. – Вы не можете сделать все здесь?

Доктор всегда вежливо здоровался с Танасисом, когда они встречались на площади, их знакомство было поверхностным, однако бывший военный хирург прекрасно понимал опасения пациента. Он со знанием дела вправил руку, принеся сильные обезболивающие. Рана на голове не была глубокой, всего лишь царапина, и он убедился, что у Танасиса нет сотрясения мозга. Доктор пообещал регулярно навещать его.

Танасис несколько дней спал в переполненной родственниками квартире, чтобы Темис могла за ним присматривать. Дети суетились вокруг него, наслаждаясь тем, что дядя так близко. В первый день Андреас принес ему цветов с площади, жест, который глубоко тронул Танасиса, и он ощутил незнакомое чувство – как по его неровному лицу струятся слезы. Восьмилетний Спирос взял на себя обязанность нарезать еду для дяди, а Никос развлекал его фокусами.

Во время лечения Танасис решил больше не покидать стен дома. Раньше он сам нападал, а теперь стал жертвой. Здесь было все, в чем он нуждался: семья и еда. Зачем выходить во враждебный мир, когда он видел то, что хотел, на маленьком экране телевизора? Танасис смотрел новостные выпуски, но бо́льшую часть времени проводил в спокойном мире домашней комедии или американских мюзиклов и романтических фильмов. По крайней мере, он мог смотреть, как люди влюблялись, даже если сам ни разу не испытал этого чувства. Он довольствовался этим. Свежим воздухом Танасис дышал на балконе, куда выходил почитать после обеда. Даже он утратил страсть к газетам и стал поглощать книги, которые приносил ему из университетской библиотеки Никос.

– Я еще никогда не видела его таким счастливым, – сказала Темис мужу.

– Он выглядит довольным жизнью, – согласился Йоргос.

Казалось, прошлое забыто, и Танасис больше не чувствовал себя уязвимым. Все в семейном кругу принимали его таким, какой он есть, любили его, смирившись с непростым характером, заботились о нем. Шрамы на лице, которые временами подергивались, теперь успокоились. Даже казалось, что они немного потускнели.

В то время как Танасис отгородился от мира и удушающей атмосферы улиц, Никос все больше погружался в бурные волны политики.

В первые университетские годы он с головой уходил в учебу, намереваясь преуспеть. Он доказал самому себе, что, несмотря на запоздалый старт, мог заниматься не хуже своих однокурсников. У Никоса появился свой круг общения. Благодаря острому уму и твердым взглядам он всегда оказывался в центре внимания.

С новыми друзьями он зачастую посещал андеграундные бары, подальше от постоянного надзора полиции, которая следила за всеми сферами жизни. Карточные фокусы открыли Никосу двери в новую paréa: молодые люди курили, выпивали и слушали рок-музыку в общей компании. Как бы ни начинался разговор, заканчивался он одним – обсуждением хунты.

Несколько знакомых Никоса по университету состояли в подпольной организации коммунистов, названной в честь Ригаса Фереоса, революционера восемнадцатого века. Многих участников уже арестовали. В этой компании Никос чувствовал себя нужным. Он приобретал навыки, которые помогут восстановить красоту его города, но сейчас получил возможность возродить что-то поважнее – гражданские свободы. Права жителей нарушались на каждом шагу.

Окруженный молодыми людьми с похожими взглядами, он быстро обзавелся новыми друзьями и сблизился со студентами юридического факультета. Их убеждения позволили Никосу еще шире взглянуть на ситуацию. Учась на юридическом факультете, они видели несправедливость военного режима и с яростью отзывались об установленном законодательстве. Полковники обеспечили себе безраздельную власть. Сколько еще можно это терпеть? Говорили, что их поддерживают американцы. Какие шаги они предпримут?

За прошедшие месяцы Никос отрастил бороду, а непослушные кудри доходили ему до плеч. Своим неряшливым видом он постоянно навлекал на себя полицейские проверки. Каждый раз офицеры спрашивали у него имя, как-то даже забрали в участок. Похоже, они хотели лишь запугать Никоса, и он ничего не говорил родителям. Не хотел их тревожить.

– Закон хунты – это клоунада, – сказал Никос как-то вечером матери, пока она готовила ужин.

Темис согласно кивнула, но ничего не ответила.

– Мама, мы блуждаем во сне. Уже больше пяти лет прошло.

Темис не прервала своих дел, изображая безразличие, но Никос не унимался.

– Мои братья и сестра не запомнят другой жизни. И даже я уже не знаю, как все было раньше.

В тот день Никос вновь столкнулся с властями – его остановили по дороге домой с учебы. Двое полицейских вывернули наизнанку его кожаную сумку, вытряхнув содержимое на тротуар, и хорошенько пнули, когда он нагнулся за бумагами. Никоса не задержали, но прежде, чем он поднялся с земли, полицейские прокричали: «Подстриги волосы!»

Темис рассеянно включила радио. Ей нравилось слушать музыку во время готовки. Она надеялась, что это смягчит гнев Никоса или немного отвлечет его.

Сквозь помехи они вдруг услышали знакомый голос. Это полковник Пападопулос отдавал распоряжения и предупреждения – какие, не важно, Темис не хотела слушать. Она немедленно покрутила колесико в поисках музыки, но было слишком поздно. Суровый приказной тон разъярил сына.

– Mitéra! Мать! Что ты делаешь, слушая этих людей? Зачем? Зачем ты это делаешь? Разве недостаточно, что они разрушили наши жизни? Они забрали нашу свободу думать, говорить, дышать!

Темис недооценила вспыльчивости сына. Его разозлило очевидное равнодушие матери к творившейся несправедливости. Внезапно Никос подлетел к ней и вырвал шнур радио из розетки:

– Почему ты такая равнодушная? Почему не видишь того, что творится с нашей страной? Нами правят фашисты и американцы! А тебя это как будто не волнует! Никого из вас! Мне стыдно за свою семью!

Никос затрясся от злости, но Темис так сильно дрожала, что ей пришлось сесть. Она буквально чувствовала исходящий от сына пыл.

Йоргос зашел в квартиру как раз вовремя, чтобы услышать последние фразы сына.

Темис изо всех сил старалась не расплакаться. Она знала, что Никос понятия не имел, насколько несправедливы его обвинения, но в то же время она не хотела, чтобы Йоргос был слишком строг к сыну.

Она отчаянно желала, чтобы сын узнал, как упорно она сражалась, кулаками, потом, кровью, каждой клеткой своего тела. И даже убивала. Темис рискнула всем, чтобы бороться с фашизмом, о котором он говорил.